Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

Баян окончил песню свою. Замолкли звуки волшебного голоса, затихли в воздухе трели струмента златострунного, а Рогнеда все слушает, как будто песенка еще льется соловьиными переливами. Думка-невидимка не дремлет: лишь только Баян окончил песенку и опустил, по-прежнему, в раздумье головушку, она слетела с открытого чела его, ударилась о землю и стала кручинкою-невидимкою. Порхнула кручинка-невидимка в открытое окно, уселась на лебединую грудь Рогнеды-красавицы, и грудь княгини внезапно взволновалась, застучало сердечко, словно наружу просится, и слезы горючие потекли из глаз ее светлым ручьем… Выглянула Рогнеда из разноцветного окна и промолвила, серебристым голосом:

– Кто ты, откуда, искусной певец, и где научился песням моей родины?..

Приподнялся Баян с места своего, отряхнул кудри русые и, поклонившись Рогнеде почтительно, молвил:

– Учился я песням своим на твоей, княгиня, родине, в славном городе Полоцке; а родина твоя – есть мое отечество; я видел, Рогнеда, смерть твоих братьев и отца, видел невзгоду полоцкую, и вместе с струнами могучее сердце взывает невольно ко мщению.

Кручинка-невидимка не спит и не дремлет, щекочет сердечко княгини страшными думами, и красавица говорит Баяну в ответ:

– Давно! Давно, молодой мой певец, пылаю и сама за обиду отчизны своей, за смерть родных своих мщением, давно своей, неопытной в бранях, рукой хватаюсь за меч-кладенец, но рука невольно дрожит при одной мысли, что я должна мстить властителю великого Киева Владимиру Красному Солнышку… Меж тем кручинка порхает… то с груди красавицы на Баяново чело и шепчет речи могучие, то на грудь княгини-красавицы и напевает мысли ужасные…

Баян говорит княгине:

– Напрасно, красавица, скоро забыла ты погибель твоей родины, напрасно тратишь золотые дни в золотых цепях…

Чем больше хлопочет невидимка, тем больше разгорается сердце красавицы и звучат сильнее речи Баяна вещего. Много и долго говорили Баян с княгинею; всего нам не припомнить и не высказать, наконец Рогнеда ему молвила:

– Верить я тебе верю, доброй молодец, но исполнить заветную мысль страшуся я, отыщи мне в привольном Киеве дорогую вещунью, чтоб рассказала мне всю подноготную… страшно прибегать к силе Чернобога[33], да, по крайней мере, я узнаю судьбу свою…

В это время думка-невидимка села на открытое чело Баяново, прошептала ему что-то на ухо, и он отвечал с усмешкою:

– Есть, княгиня, здесь, в Киеве, за Днепром в убогой хижине старушка умная, вещунья мудрая, коли прикажешь, приведу ее пред твои очи ясные…

Согласилась княгиня на слова Баяновы. Отвесил Баян Рогнеде низкой поклон и пошел путем-дорогою. Разноцветное окно захлопнулось, невидимка порхнула сорокою к северу, потухли огни в гриднице великокняжеской, започивал Владимир Красное Солнышко и злого совещания как не было!..

Глава пятая. Колдунья

Едет в ступе, заметает

След горячим помелом. –

А кто это выпьет, тому будет худо…

Аскольдова могила.

День на исходе. Воздух веет вечерней прохладою; красное солнышко, медленно спускаясь к западу, окунулось в быстрых водах Днепра широкого, и последний луч его отражается пожарным заревом на позолоченной крыше Перунова капища[34]. По берегу быстрого Днепра пробирается заморской Баян, и направляет Баян путь к дворцу великокняжескому; за Баяном бежит вприпрыжку старушонка немудрая, тщедушная, а сама-то и знай, что-то под нос себе нашептывает. Подошли путники к дворцу великокняжескому, Баян уселся на дерновую скамью, под знакомыми ветвями серебристого тополя, а старушонка обежала высокий частокол, подошла к тесовым воротам с медными запорами, ударила тяжелым кольцом о медную бляху, калитка отворилась, и старушонка нырнула, как будто ее и не было…

Сидит Рогнеда в светлице своей подгорюнившись, склонила головушку на белоснежную ручку свою, по которой вьются васильковые жилочки и на ее ясных, соколиных очах блестит по светлой слезиночке, словно по жемчужинке, нежная, лебединая грудь ее волнуется частыми вздохами и колышет дорогую фату. Последние лучи заходящего солнца играют на разноцветных окнах ее терема, и Рогнеда любуется радужными переливами солнечных лучей, – как дверь отворяется и сенная девушка, подошедши к княгине, низко поклонилась и промолвила:

– Какая-то старушка пришла и говорит, что живет она за широким Днепром и хочет предстать пред твои очи ясные.

Вышла Рогнеда из задумчивости, услышавши слова сенной девушки, и молча подала знак рукою. Девушка вышла, а чрез минуту в светлице пред княгинею очутилась старушонка, словно старый гриб, бедные лохмотья покрывали ее, и Рогнеда тотчас узнала в ней нищую, которой часто, во имя Перуна, подавала милостыню. Смиренно стояла старуха пред княгинею, опершись на толстую клюку, а глаза горели у ведьмы словно у ястреба, когда он увидит голубицу белую… Несколько минут в тереме продолжалось молчание…

Наконец ведьма прервала молчание первая и проговорила Рогнеде сиповатым голосом: