Маргиналы и маргиналии

– Вместо серег она повезла меня обедать. В нашем казино ни один из ресторанов ей не подошел: ни китайский, ни японский, ни перуанский, ни итальянский, ни мясной, ни рыбный. Нет, поехали туда, где рестораны не лучше, зато намного дороже. На лимузине. Она радуется: «Гуляем! Ляля дорогая, как мы хорошо гуляем!»

В том дорогом казино и я когда-то с Лялькой обедал, когда мы временно женаты были. Там каждые полчаса день сменяется ночью. В потолочном небе медленно загораются звезды, сгущаются сумерки, наступает мгла и в окнах нарисованных домов зажигаются огни, но вскоре небо бледнеет, возникает предчувствие рассвета, солнце начинает подниматься там, где предполагается восток, и вот уже полдень, и солнце сияет, и опять сгущаются сумерки, наступает темнота, солнце скоро начнет подниматься…

Ляльке, небось, хотелось сказать что-нибудь философическое, знаю я ее: вот, мол, не так ли и дни нашей жизни, особенно с возрастом… Но Раймонде о таких глупостях, как время и возраст, напоминать нельзя. Элегических размышлений она не одобряет.

– Она хочет позитивного. Она твердо знает, что, придя в ресторан, надо есть. И говорить о еде. И есть, и есть, и есть. И даже позволить себе десерт. Или два. Уж если ты в Лас-Вегасе, где подают огромные порции, то следует наесться от пуза. О том, что происходит в Лас-Вегасе, никто не узнает. Здесь надо шалить и резвиться. Сидит и пританцовывает, сидит и пританцовывает, и все глазами по сторонам стреляет, плечами дергает, бирюзой своей трясет. И бирюза на ней выглядит очень эффектно. Лежит на ее необъятном декольте: голубое на бронзовом. И ее приглашают незнакомые мужики. Она ведь ужасно любит танцевать и пыталась научить нашего неуклюжего Гришку.

Я представляю себе, как Раймонда после танцев возвращается к недоеденному омару, утирает лоб салфеткой, макает клешню в растопленное масло и вгрызается.

– Грегори должен научиться! – говорит Раймонда. – Иначе я себе другого партнера найду! И не только для танцев! А еще для кой-чего!.. Это шутка, – объясняет она.

Раймонда гордится своим умением шутить. Она так поражается собственному остроумию, что заходится от смеха.

Но это и вправду шутка. Григория она искренне любит, бросать его не собирается и даже никаких корыстных видов на него пока что не имеет.

Гришка не похож на сестру. Похож он на огромный шматок глины, в которую никакой божественной искры не вдохнули и уже не вдохнут. Живут они с Раймондой мирно и счастливо, особенно потому, что не понимают друг-дружкиного языка. Это ведь помогает в браке – если не чересчур друг друга понимаешь. И не знаешь слишком близко, как мы с Лялькой.

Перед сном Раймонда молится при включенном телевизоре. Тяжело опускается на колени, обтянутые шелковой ночной рубашкой, бормочет, целует четки. Телевизор время от времени взрывается приглушенным хохотом вместо «аминь».

Раймондины религиозные обряды и ее телеса в черном шелку приводят Ляльку в замешательство. Некоторые стороны жизни брата Григория ей хочется прикрыть паранджой советского целомудрия. А Раймонда искренне любит Лялю и, к Лялиному ужасу, заключает ее в жаркие объятия, целует и тискает:

– Как ты похожа на моего Грегори!

Она опрыскала всю комнату каким-то пахучим дезодорантом. Раймонда жалуется на обострение аллергии, хотя они живут на этаже для некурящих. Она любит поговорить про свои аллергии и неврозы, считая такого рода немощи изысканными и утонченными. Тем не менее все дни она проводит у игральных автоматов, а там повсюду стоят пепельницы, переполненные окурками, и выглядит это такой мрачной древностью, как если бы стояли кругом виселицы и плахи.

– Ляля! – говорит Раймонда, закончив общение с Богом. – Что будем смотреть? Я нашла новый сериал – обхохочешься.

Это она из деликатности. На самом деле ей хочется смотреть футбол. Она спросила Лялю при первом знакомстве:

– Ты за какой спорт болеешь?

Сама Раймонда болеет в основном за футбол, ну и за баскетбол и бейсбол, конечно. Теннис тоже смотрит. Но про американский футбол Раймонда знает все. Как моя Лялечка про русскую поэзию Серебряного века.

А Лялька надеялась перед сном почитать «Обмен» Трифонова, начала еще в самолете. Но из телевизора гремит музыка, хохот. Раймонда, шурша целлофаном и хрупая, ест в постели какие-то хлопья, орешки и вафли.

Тогда Лялька выходит с книжкой на улицу, якобы подышать.

– Лялька, ты с улицы звонишь? Небось, сидишь там без куртки? А у нас снег, я ботинки промочил насквозь, наверняка простужусь. Что у тебя за шум?

Фонтаны кругом шумят, объясняет она. С подсветкой. Красное, синее, белое, красное, синее, белое, для патриотизма. И флаги в небе полощутся, бьются и хлопают. Не от ветра, а, как все тут, от электричества. У оснований флагштоков гудят направленные в небо вентиляторы. Небо в пустыне должно быть со звездами, но над Лас-Вегасом небо красноватое, воспаленное. Этим Лялька тоже всегда возмущается: окружающую среду отравили аж до звезд.