Маргиналы и маргиналии

А мне иногда кажется, что расизм – врожденное качество, физиологическое. Так за что же осуждать бедолагу-расиста? Во-первых, это несправедливо: расист своего расизма не выбирал, у него это от природы. Во-вторых – ханжество. Какая-то толика расизма почти в каждом есть, как и доля гомосексуализма почти во всяком человеке присутствует. Любовь к подобному, похожему на себя, отвращение от на себя непохожего, чужого.

Ну и что? Вот мне, например, никогда не нравились блондинки. Мне нравятся черненькие, маленького роста. Чтоб на нее, на Ляльку, были похожи.

Лялька звонит в три часа ночи.

– Ты что – плачешь?

– Они считают, что наш Гришка для их коровы Раймонды – мезальянс! Эти полуграмотные Шариковы до нас снизошли!

– Ляля, Ляля, какие Шариковы? Кто до кого снизошел? Этот Шариков, любимый термин нашей интеллигенции, вот это и есть расизм…

– Никакой не расизм! А расизм, так и пусть, и пусть! Им можно, а мне нельзя?

Оказывается, Раймонда завела напоследок задушевный женский разговор. Возможно, Трифонов вдохновил. Насколько я понимаю, задушевные женские разговоры состоят из жалоб на жестокость мужчин и на подлость родственников. Раймонда жаловалась, что ее родня отсталая, у них у всех страшные предубеждения. Родичи перемывают ей косточки и постоянно ее осуждают.

– За что? Ну, Ляля, понятное же дело: за то, что живу с белым мужчиной. Тем более с русским. А ведь русские, они все… – тут она понижает голос и выдыхает почти беззвучно: – евреи.

– Все русские – евреи?

Действительно, за Лялькой и Григорием водится такой грешок: они из тех русских, которые евреи.

– Ну да! Ты только Грегори не передавай, не надо его расстраивать. Неприятно же, когда про тебя такое говорят. Я своим втолковываю: что ли, я его без штанов не видала? Уж мне ли не знать, еврей он или не еврей! Так они мне не верят, что Грегори необрезанный. А хоть бы и еврей? Вот троюродная моя живет с пуэрториканцем. Это еще хуже. А у меня вообще нет предрассудков. Может быть, это и нехорошо, но я, наоборот, евреев уважаю. Они такие ушлые в бизнесе! Кого угодно обжулят, а копейки не упустят. Главное, друг за друга держатся и только своим помогают. Где один еврей пролезет, всех за собой тащит. Вот мы, тринидадцы, мы так не умеем.

Сколько раз я Ляльке говорил: не всякую жертву исторической несправедливости надо заведомо считать положительным героем. Если человека кирпичом по голове ударили, то ударивший, конечно же, подонок. Но это еще не значит, что ударенный – ангел чистой красоты.

– Лялька, не расстраивайся. Это Гришкина личная жизнь, рано или поздно он сам разберется. Твое дело не встревать.

– Уж если говорить о тех, кто встревает! Вечно ты пристаешь со своими снисходительными советами. Мне твоя мудрая мужская опека не нужна!

В восемь лет Ляльке моя опека была нужна. Через двор должен был ее переводить я. Вот так же потом она замуж за меня вышла, потому что боялась одна уезжать.

Я свою битую, многократно битую морду хорошо помню. А они – гонятели голубей, выжигатели фаллических символов на скамейках – они Ляльку отличали не по расовому признаку, а по ее ухоженной домашности и витаминной румяной свежести, отглаженности лент в косичках и сияющей чистоте кружевных воротничков и манжет на школьной форме. У дворовых эти кружавчики вызывали непримиримую классовую вражду. Лялечкина мама стремилась оберегать ребенка от всех опасностей, но тем не менее наряжала ее каждое утро, как жертвенного ягненка на заклание.

Для меня Лялька так и осталась интеллигентным ребенком, зареванным, в ленточках и кружавчиках.

У многих людей, особенно у теперешних людей, любовь – это такой временный эгоизм на двоих, недолгое помрачение. Раймонда, судя по всему, включила в круг своего эгоизма нашего Гришку. Вот он ей насолит чем-нибудь, тут с нее вся дурь и соскочит, тут она ему и припомнит, что он русский и потому, значит, почти наверняка еврей.

А я вот почему-то всю жизнь включаю в круг своего эгоизма Ляльку, а почему? Чужая душа – потемки, а своя – тем более.

– Не кричи ты на меня, Лялька. Учитывая, как ты мне голову морочишь, могли бы с тем же успехом все еще быть женаты. Ты потом замуж всю жизнь выходила черт знает за кого. Лучше ведь не найдешь. Смирись, a?

Эта тема у нас время от времени возникает. Шуточки-прибауточки… И я всегда говорю одно и то же: предлагаю себя как вариант на худой конец.

Но все это «стерпится – слюбится» чистое вранье. Окружающим просто легче отмахнуться и сказать: вот видите? Стерпелось, слюбилось. На самом же деле это отчаяние. Смирение безнадежности. Этого мне от Ляльки, конечно, не надо.

Лялька обычно тоже шутит:

– А чего? Ты-то уж себе точно лучше не найдешь… Ох страшно даже подумать, прямо инцест.

– Ха-ха. Очень смешно.

Семейство О.

Популярная психология учит нас, что если постоянно улыбаться, то поднимается настроение. Обратный эффект производит насморк: иногда то, что начинается как простуда, переходит в полное отчаяние. Когда из носа все равно текут сопли, а из глаз слезы, то уж, чтоб зря не пропадало, даешь волю эмоциям и впадаешь в тоску.