Маргиналы и маргиналии

Потом лето закончилось, и она встала с раскладушки уже сама не своя и на всю жизнь осталась склонна к печальным размышлениям. О слабом сердечке, в котором был еще и шумок, все как-то забыли при возвращении в город, как иногда забывают дачную кошку.

И вот много лет спустя дошла и до нее мода на психоанализ. Для более глубокого понимания своих любовных неудач дочке О. было велено вспоминать про взаимоотношения с родителями. Тут-то она и сопоставила события своего детства с сообщенными ей гораздо позже семейными тайнами. Тут-то она и поняла, что лежание в постели, слабое сердечко и шумок совпали по времени с несостоявшимся уходом папы из семьи к сослуживице. Мама О. под шумок добилась сохранения брака, основательно испугав папу возможной смертью – не своей, своей-то что! – а ребенка со слабым сердечком.

Что заслуживает восхищения, проделала она это совершенно бессознательно, так что впоследствии муками совести не терзалась.

Само по себе решение пойти к психотерапевту было эпохальным. Дочка О. как бы признала – впервые в жизни – свою значительность и даже многозначительность. Правда, называть это ее решением было бы не совсем правильно. Она пошла только потому, что двоюродная сестра ей просто плешь проела. Дочка О. не умела противостоять чужим советам. Если бы ей кто посоветовал прыгнуть с моста, так она бы и прыгнула, просто чтоб не обижать человека. Кроме того, она считала, что со стороны виднее.

Она натерпелась в личной жизни, включая ситуацию с сослуживицей и женихом, похожую на мамину. Первый год дорогостоящих бесед с психоаналитиком – вернее, психоаналитичкой, был посвящен тому, чтобы простить родителям то лето на раскладушке. Хотя она и не обижалась, это терапевт Марина предложила тему. Обижалась она на то, что мама никогда не делилась с ней жизненной мудростью и совершенно не подготовила ее к отношениям с мужским полом. Дочкин-то жених и вправду ушел к сослуживице.

Да и вообще к взаимоотношениям с родом человеческим подготовили ее очень хреново – так она говорила своей психоаналитичке Марине. Они были ровесницы, обе современные женщины, говорили на одном языке. Хотелось показать Марине, что она тоже раскованна и остра на язык.

Марина была просто замечательный человек, многосторонне одаренный. Она совмещала психоанализ с астрологией и гипнозом и была поклонницей Юнга и Ванги. На стенах у нее висели портреты Фрейда, Гурджиева, госпожи Блаватской, Рудольфа Штейнера и Вольфа Мессинга. Даже диплом какой-то висел.

И дочка О. просто влюбилась в Марину. Она хотела бы в будущем с ней лично бесплатно дружить, но Марина объяснила, что бесплатных отношений с пациентами ей не позволяет этика. Она даже еще лучше сказала: профессиональный этос.

Дочке О. стало, конечно, немедленно стыдно, что полезла к Марине со своей дружбой. Бестактно получилось.

Она с детства знала, что сама во всем виновата. Даже когда сердечко диагностировали, ей сказали: слишком много бегала, переутомлялась, ни минуты не могла спокойно посидеть, мучила маму – и вот.

Марина же объясняла, что чувство вины – вредное, непродуктивное и даже, можно сказать, старомодное. Прежде всего надо научиться любить себя. Любить себя необходимо из чисто альтруистических соображений – без этого не получается любить других как следует. Приводились наглядные примеры успешной любви к себе. Дочка О. всякий раз поражалась: да, хорошо, надо любить себя – но не до такой же степени? Она встречала иногда людей, которые себя любили, и ей казалось, что на этом этапе дело обычно и кончается, без дальнейшего альтруизма.

Дочка О. просто ненавидела себя за то, что не умеет себя любить. И ведь такие деньги уходят.

– Куда уходят деньги? – кричал папа О. – Я на вас на всех ишачу, а тебе никогда не хватает!

– Я бьюсь с утра до вечера, при моем здоровье! – кричала мама. – Ты бы попробовал вести хозяйство на даче! На эти мизерные средства! Нечем платить молочнице! Керосин кончился!

– Все как-то живут, только ты за деньгами не следишь, только у тебя они вечно уходят неизвестно куда!

– Это ты вечно уходишь неизвестно куда! Твои бесконечные поездки в город! Чего ты в городе не видел? А за керосином в поселок тебе некогда. Ты моей смерти хочешь, ты ее смерти хочешь!

Ее – это значило девочки, дочки О. Она лежала тихо на раскладушке, было сыро, наступали сумерки, уже включился уличный фонарь. Ее забыли занести в дом. В свете фонаря кружились тучи комаров, но она не хотела, чтоб ее забирали. Она надеялась, что папа не подкрадывается к ней в темноте. Что он не хочет ее смерти, только маминой.

Психоаналитической кушетки у Марины не было, она принимала пациентов за обеденным столом, покрытым вязаной скатеркой, под оранжевым абажуром. Это у Марины был специально создан такой интерьер, все иронически стилизовано под совок. Хельга с хрусталем, ковер, собрания сочинений. Только вместо прежнего совкового Хемингуэя в свитере висел над книжными полками Фрейд. Интерьер намекал на то, куда уходят корнями все комплексы пациентов, что у них там сидит в подсознанке.