Маргиналы и маргиналии

Она, когда открывала практику, думала, что ей будут рассказывать интересное по части секса, про извращения всякие, фишки и приколы; будет даже чему научиться. Марина французскую книжку однажды читала, которая называется «История О.». Длинная такая порнуха про садомазохизм. Вот это да!

Но к ней приходили все больше одного типа бабы, зануды с комплексами, синдромами, снами, символами и фибрами души.

Лично у Марины никогда не было проблем с любовью к себе. И вообще с любовью, при ее-то внешности.

Дочка О. боялась проговориться, что бывший жених все еще к ней захаживает. Иногда денег занять. А иногда так, неизвестно зачем. Переспит и уйдет.

Она вообще многое скрывала, потому что ей очень хотелось Марине нравиться. А ей Марина уж так нравилась, что она даже стеснялась на нее взглянуть. Бормотала, глядя в стол, теребила бахрому. Врала что-то. Не могла же она сказать, чего ей на самом деле хотелось.

А хотелось ей вот чего: обнять Марину, прижаться к ней, уткнуться ей в плечо и реветь, реветь, реветь. И чтоб Марина по голове гладила и объясняла ей, почему она, дочка О., ни в чем, ну ни в чем не виновата. Чтоб Марина это своими словами объяснила, подробно. Потому что самой придумывать не получалось.

Однажды дочка О. спросила свою двоюродную:

– А как ты думаешь, у наших родителей было подсознание?

Кузина тут так задумалась, что даже не сразу ответила. Это с ней редко случалось.

– Я не знаю про твоих, а мои родители пили сильно. У отца каждые два месяца бывал запой – все подсознание наружу. Вообще подумай сама: какой может быть эдипов комплекс в коммунальной квартире? Для эдипова комплекса нужны условия, нужно чтоб у родителей, по крайней мере, отдельная спальня была. Психология, мне кажется, у широких народных масс вообще появилась после всяких хиппи, и то на Западе, конечно. У нас в прежние времена за это подсознание и посадить могли. Мне так кажется.

А дочкин жених, который ушел к сослуживице, он вообще считал, что и эмоций нет, что эмоции – бабьи бредни вроде привидений. Бабы все истерички, а у настоящего мужика психики не должно быть. Если у мужика психика, то ему в дурдом пора.

Двоюродная сестра вначале рекомендовала Марину, но потом разочаровалась и говорила, что Марина – фиговый психоаналитик и гипнотизер тоже так себе. Особенно ее злило, что Марина специализируется по посттравматическому стрессу.

Кузина считала, что никакого посттравматического стресса в этой стране быть не может, потому что одна травма сменить другую спешит, дав на передышку полчаса. На посттравматическое и времени не остается.

– Пост, пост, какой пост? У нас все в обратном порядке: у нас травма на почве поста. В смысле от голодухи. Если взять наших родителей, у них бывал и настоящий голод. А у нас плохое снабжение, авитаминоз, недокорм. Дефицит с фруктами, временные перебои с яйцами. Теперь вот до диет дожили, большой прогресс. А у меня как раз наоборот, у меня от поста осталась травма: жрать все время хочу. И выпить. Кстати, Марина гипнотизирует от веса.

Дочка О. считала эту кузину злоязычным, несправедливым и малоинтеллигентным человеком и очень хотела загипнотизироваться у Марины от веса и от нелюбви к себе, но на это просто денег не хватало.

Она даже постеснялась рассказать Марине, что прожила с родителями до тридцати семи лет.

И все эти годы время жужжало как комар. Время было как непрекращающийся звон в ухе. И привкус горечи во всем; не возвышенной горести, а желчи, от которой мир кажется не сумрачным, а пожелтевшим, не трагическим, а отталкивающим, покрытым пылью и копотью.

О смерти они не думали никогда. Смерть казалась чересчур серьезным для них событием. Другое дело болезни: поиски блата для устройства в больницу, хлопоты, дрязги, покупка подкладного судна – это был понятный масштаб. Но смерть? Смерть, она вечная, без мелочей и суеты. И для семейства О. такая же вечная, как для начальников, знаменитостей, как для Чингисхана какого-нибудь. Или Льва Толстого, например.

Когда умер папа, мама тотчас же кинулась превращать вечность в мелкие дрязги и хлопоты: закупка кладбищенской территории, договоры с каменотесами, злобные дискуссии о сравнительных достоинствах гранита и мрамора.

Старшей дочери мама запретила показываться на похоронах, а младшей велела передать сестре: «Это ты папу убила, сократила ему жизнь. Можешь заплатить за мраморное надгробие, но не надейся этим откупиться от чувства вины».

Когда и мама умерла, надо было дополнительную надпись высекать, но к тому времени олигарх уже смотался не то в Лондон, не то на Канары и бросил сестру с детьми без средств к существованию. И она травилась снотворным, едва откачали. На дочку О. свалилась вся ответственность за племянников. В том же году она, уже немолодая, сделала аборт от бывшего жениха. В роддоме аборты были на третьем этаже, а роды на втором; и все мамаши со второго этажа презирали шлюх с третьего, хотя и сами там могли оказаться через несколько месяцев.

Сослуживица была на втором, лежала на сохранении. Когда дочку О. выписывали, бывший жених как раз шел с передачей и цветами.