Маргиналы и маргиналии

Дама выразила недоумение, она была разочарована: это ее любимый магазин, ее всегда тут великолепно обслуживали. И мать ее покойную, еще при администрации Трумэна, великолепно обслуживали. У нее дома в гардеробной комнате, в одном из встроенных стеллажей лежат тщательно упакованные от моли шесть бежевых свитеров, еще маминых, и двенадцать ее собственных, из которых один даже сиреневый – она когда-то, в шестидесятые веселые годы, пустилась на короткое время во все тяжкие.

У девочки с зажигалкой тоже мама. Теперь придется ей объяснять ситуацию.

И котенка придется объяснять. Девочка этого еще не знает, но она по дороге домой вот-вот котенка встретит и усыновит. Этого котенка, серенького, шести недель, судьба уже подложила на ее жизненном пути. И он уже мяукает.

Девочку зовут Злата. Она полька, из Вроцлава. Она тут нелегально. Мама ее, тоже нелегальная, работает в польской пекарне в Бруклине, а девочку вот взяли в дорогой магазин. Полячки тут считаются почти француженками, а Злата очень миловидная. Но ее держат за версту от покупателей, в подсобке, на складе. Там она отпарывает, подшивает, отглаживает, развешивает на плечики, пакует – и шансов на продвижение у нее никаких, нет у нее надежды выйти в люди, выбраться в торговый зал.

Злата пахнет, воняет она. Куревом. Дешевыми сигаретами, которые индейцы в резервациях производят.

Ах, даже и это все следует говорить в прошедшем времени! Поперли ее. Злата идет и плачет. По круглому личику текут слезы, нос покраснел, глаза начинают опухать, губы обветрились.

А ведь ей надо бы выглядеть получше, потому что вот сейчас – возможно, что еще до котенка, – она встретит канадца из Квебека, продавца елок. И это ее шанс съехать от мамы, родить ребеночка, выйти замуж за отца ребеночка и жить, можно сказать, припеваючи.

Хотя никто не живет в наши времена припеваючи – всем кажется, что у других гораздо больше поводов припевать, а вот их лично судьба обидела. Вот именно: идет наша Злата, девочка с зажигалкой, и кажется ей, что судьба ее лично обидела.

Поэтому она вытаскивает из кармана пачку своих вонючих с профилем Сенеки на этикетке – не философа-стоика, а индейца в перьях, впрочем, тоже стоического, – достает последнюю сигарету и, шмыгая носом, начинает зажигалкой щелкать, остановившись возле елочного развала.

– Да что же ты делаешь, дура ты малахольная, товар мне поджечь хочешь? – кричит продавец.

Неужели это тот самый француз из Квебека, от которого она должна родить ребеночка? Правда, не девочку, как ей всегда хотелось, а мальчика.

– Ты что, не видишь, где ты? Другого места найти не могла? Вали отсюда, отваливай.

Тут, предположим, наша девочка начинает так судорожно рыдать, что, предположим, канадец раскаивается и предлагает ей выпить глинтвейна, который он сварил на обогревателе. И предположим, предлагает помочь ему в торговле елками и, естественно, тут же и заделывает ей этого ребеночка.

Да, но котенок? Котенка-то кто спасет?

Злата прячет нераскуренную сигарету и уходит от греха подальше. Тем более что это был вовсе не ее канадец, а какой-то другой, грубый мужик. Полагающийся ей канадец торгует елками за много кварталов отсюда, недалеко от того подвала, где родился шесть недель назад Януш – тот самый котенок, которого она подберет, назовет Янушем и будет любить.

Теперь надо объяснить, почему Злата идет пешком, хотя уже начался мокрый снег, а у нее сапоги протекают. Все свои наличные она потратила с утра на невкусного шоколадного Санта-Клауса. Почему? Потому что ей восемнадцать лет.

Злата могла бы попробовать без билета, но лицо зареванное, в автобусе все увидят. Кроме того, если она поедет автобусом, то елочного канадца не встретит, а встретит одного смазливого мальчика, который начнет ее утешать, назовется музыкантом и пригласит на вечеринку. И если бы она с отчаяния поехала на вечеринку, то, понятное дело, напилась бы и все такое. Не забеременела бы и ничего бы не подцепила; но все-таки противно.

И потом – а Януш?

Человек несет огромную елку наперевес, торопится и ничего перед собой не видит. Задел Злату, даже не заметил. Он ее так приложил, что Злата поскользнулась и шлепнулась с размаху, очень больно ударилась. Это уж вовсе конец света, ужасная несправедливость. Пальто теперь сзади все мокрое, позор.

Она плачет, а между тем не упади она – ее бы сбила машина. Тормоза уже скрежещут, прохожие орут! Какой-то богатый папаша, исполняя всеобщий христианский потребительский долг, купил своему недорослю спортивную машину, красную, сверкающую. Разгоняется она за две секунды до ста километров. Недоросль водить не умеет, вот сейчас на тротуар наехал, а к вечеру и вовсе разобьется на своей «феррари».

А у Златы ноги-руки остались целы и внутренние органы не повреждены, вполне сможет родить своего ребеночка – мальчика или даже девочку. Потому что канадец будет не тот, а другой. Другой канадец, другой расклад. Если бы она знала все обстоятельства, то и не захотела бы богатого папу. У нее, правда, и бедного папы никогда не было.