Маргиналы и маргиналии

Нет, это не дружинница спросила «Чего?». Она просто зашлась, подавилась и онемела. Это я теперь спрашиваю: чего? Какая презумпция в то время и в том подвале? И с тем историческим прошлым? Зачем я произносила сложные иностранные слова с явно антисоветским подтекстом в этом логове патриотизма? Ну взяли бы у меня паспорт, увидели бы пятый пункт… Хуже того, я еще вдруг въедливо добавила:

– Чем елочки у людей отбирать, девушка, подумала бы о своей личной жизни… с друзьями бы к праздникам готовилась, на свидания бы ходила… Чем сидеть-то в подвале, молодость губить.

Это была с моей стороны уж и вовсе подлянка. И не только потому, что жила я во всех отношениях лучше этой несчастной хунвейбиновки. Но ведь я подсознательно чувствовала, что моя безграничная наглость и несвойственная мне начальственность тона ее испугают.

И действительно. Ей померещилась, видимо, какая-то сила, блат какой-то могучий… То есть она заорала:

– Я вам не девушка! – прошу заметить, на «вы». – Никакая я вам не девушка!

Но в милицию меня не сдали. Велели чек принести. Квитанцию. Документы на елку. И надеялись они больше меня не видеть.

Ничего подобного. Из подвала я побежала на елочный развал, горя пламенным гражданским негодованием и следуя велению сердца, потому что воспитывалась на тех же примерах и художественных произведениях, что и дружинники, и была во многом на них похожа.

По дороге я звонила из телефонов-автоматов, сообщала подружке, сторожившей моего шестимесячного, сводки с места событий. Подружка меня не останавливала, наоборот – всячески благословляла на бой. Она тоже слышала что-то краем уха о всяких презумпциях и правах человека.

Прибежав на елочный развал, разыскала я елочную начальницу и объяснила ей про несправедливость, права, презумпцию, отсутствующий талончик-квитанцию, дружинников…

Вот на слове «дружинники» заведующая-то и спала с лица, заметалась и начала предлагать мне любую елочку взамен. Хоть до потолка! Свежайшую, из сегодняшнего подвоза!

– Ваша-то, она двух дней не простоит, она старая. И никаких денег не надо, что вы!

Не по ошибке, значит, мне квитанцию не дали. Весь елочный развал на пустыре был левый, нелегальный, государству выручка шла с пятой елочки через десятую. Это был зарождавшийся в те годы частный бизнес. Поэтому даже лампочки веселенькие там не горели, всего-то света было от желтого уличного фонаря. Но мне нужна была квитанция, даже не ради моей изначальной елки, кривобокой и незаконнорожденной. Мне нужно было дружинникам нос утереть, доказать свою правоту и заставить всех чтить и соблюдать!

Заведующая, она же хозяйка елочного развала, дала мне какую-то бумажку с каракульками, и я понеслась обратно в подвал.

– Ах! – сказали дружинники, совершенно не ожидавшие такого поворота и угнетенные моей настырностью. – Ах, девушка… Да нет уже вашей елочки. Она куда-то… Мы ее сдали. Мы ее на склад… А вот мы вам другую дадим! Выбирайте любую, вот эти только что принесли…

Это, значит, и у них в подвале зарождался частный бизнес. Мою елку уже утилизировали, а мне предложили в их малине из свеженаграбленного выбирать.

Тут бы хотелось сказать, что я отвергла их гнусное предложение и продолжала бороться за правду. Но нет: ноги уж очень промокли. Я взяла одну из комсомольских елок и потащила ее домой, размышляя о дальнейшей судьбе своего шестимесячного: стоит ли ему дать еще немного подрасти там, где он родился? Или следует подавать на выезд немедленно? Потому что сколько можно рисковать его безопасностью?

Ведь избиение младенцев происходило в той стране и в дореволюционные религиозные времена, и в последовавший период атеизма. Да вот и теперь, когда все снова-здорово уверовали.

И никто никогда не поклонялся беспомощному младенцу в темном хлеву, поклоняются служителям культа, грозным и внушительным, поклоняются золоченым дворцам, где за взятки все грехи отпускают.

Никто не задумывается над всей этой историей с младенцем. На рожениц в родовых муках принято рычать:

– Не ори! С мужиком тебе, такая ты разэтакая, нравилось? А рожать ты, такая-разэтакая, не хочешь? Ничего, потерпишь!

Как будто и не слышали никогда, что все дети от Бога. За девять-то месяцев всякое зачатие становится совершенно непорочным.

– Какая хорошая елочка! – удивлялись прохожие. – Где брали?

– В штабе народной дружины! Подарок от комсомольцев! – бойко отвечала я, вызывая у прохожих ненависть.

Оставалось всего несколько дней до конца семьдесят шестого года. Следующий год, семьдесят седьмой, мы с младенцем провели в сборах и в дороге.

А семьдесят восьмой встречали уже в Нью-Йорке.