Маргиналы и маргиналии

Самое главное: появилась новая для нас философская категория – деньги. С деньгами мы обращаться не умели, да и как было научиться? Мы провели полжизни там, где государство выдавало гражданам наличные на мелкие карманные расходы, как родители детям выдают. Называлось это пособие зарплатой. Серьезные расходы – медицину, образование, жилье – начальники оплачивали из общего котла и сами решали как; даже за питание наше приплачивали, потому что многие цены были понарошку, субсидированные и убыточные. Чтоб на хлеб хватало. Буквально: на хлеб. И пустой карман означал буквально: пустой карман. Штанов или пальто. Даже и кошельки далеко не у всех были. Редко употреблялись простые слова: купить, продать. Говорили: дают, завезли, выбросили, выкинули, получили, достали, отоварились. Чувствовалось, что денежные знаки имеют тут мало значения. Начальство обещало, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, а уж при каком, военном или первобытном, – неважно. Объявили, что деньги отживают и скоро их совсем не будет, вроде как гомосексуализма или того же Бога.

Ведь не только от религии нас избавили. От всякой живой человеческой экономической деятельности нас тоже избавили. Поэтому и в классической литературе мы много чего не понимали. Там ведь всё о деньгах да о деньгах, а для нас это было литературной фантазией: заложенные имения, векселя и чеки, говорящие щуки, брачные контракты, ковры-самолеты и банковские счета, скатерти-самобранки и доходные дома, кредитная карточка, Курочка Ряба с золотыми яйцами, Золотая Рыбка, золотой теленок…

Да, любимые нами «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» – это же сказки, ностальгические романы о погибшем частном предпринимательстве и частной инициативе, капиталовложении и прибыли. Трианон капиталистический, контора «Рога и копыта»; там сладострастное описание канцелярских товаров целиком вышло из Гоголя, только не из шинели и не из птицы-тройки, а из чичиковской шкатулки: «квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними лодочкой для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек для того, что покороче…»

И в «Рогах и копытах»: «Тут были дыропробиватели, копировальные прессы, винтовой табурет и дорогая бронзовая чернильница в виде нескольких избушек для разного цвета чернил».

Советская власть исказила человеческое существование еще и в смысле профессий, уничтожив огромную часть того, чем люди раньше занимались. Сколько потенциальных рестораторов или, скажем, трактирщиков стали журналистами и даже писателями? Сколько галерейщиков и торговцев искусством – пейзажистами и портретистами не то что средней, а ужасной руки? Сколько антрепренеров – погаными актерами или скрипачами? И так далее, и так далее. В этот период времени в обезумевшей стране еще и половину профессий у людей отняли.

У красавца Остапа, героя плутовского романа, инстинкт предпринимательства сильнее полового инстинкта. Мечтая о Рио-де-Жанейро, он упоминает только прогулки в белых штанах – в одиночестве. И это не удивляло читателей, для которых мечта о Рио-де-Жанейро была соблазнительней, чем мечта о любви.

Теперь для нас все начиналось с нуля и любой выбор был почти одинаково труден. Поэтому выбрать можно было и самое практическое – продолжение прежней карьеры, разве что с увеличением зарплаты, собственный дом, тихую глушь буржуазного предместья. И самое экзотическое можно было выбрать, затаившееся со времен детских снов: уехать, например, в Центральную Америку, жить в тропиках. Один выбирал богатство, потому что в конечном счете даже и это зависело от личного решения и большого желания – в меру талантов и характера, конечно. Другой выбирал нищету в опасном городе, в каморке, куда надо было взбираться по узкой лестнице, где мебель была собрана по уличным свалкам и улица постоянно врывалась в окна воплями дерущихся соседей и полицейскими сиренами.

Большинство приехавших не мучило себя стремлением к ассимиляции. Но именно эти, не желавшие ассимиляции, мгновенно узнавали все действительно нужное: сначала о пособиях и благотворительных организациях, а очень скоро и о покупке недвижимости, автомобилей, о мелком бизнесе, страховке и прочих необходимых вещах.

И довольно быстро стало ясно, что преуспеют, конечно же, не те, кто приехал ради свободы слова, а приехавшие ради свободного рынка.

Для свободы слова по меньшей мере необходимо это слово знать, причем на языке той страны, где живешь. А для рыночных отношений достаточно было создать свой собственный волапюк, англо-русский суржик.