Мария Каллас. Дневники. Письма

8. Ты упоминала и о том, что Решиньо не способен дирижировать «Реквиемом» на том уровне, какой необходим при таком общемировом внимании к этому событию, и поддержать тебя в этой трудной работе. Я-то считаю, что он как раз вполне может, но если ты думаешь иначе, то, как я уже тебе говорил, Никола без колебаний готов отказаться от «Реквиема» и уступить место тому дирижеру, который вызовет у тебя больше доверия. Мне такой поступок показался бы неправильным, сколько спектаклей вы сыграли вместе, к тому же он всегда дирижировал так любовно и предупредительно, оказывая тебе, как мне представляется, настоящую поддержку. Но даже при этом он бы проявил искреннее понимание в настоящей ситуации.

Полагаю, что изложил здесь скрупулезный анализ твоих ощущений и по меньшей мере частичных лекарств от твоих страхов.

Если в «Реквиеме» для тебя слишком много трудностей, мы, несомненно, могли бы изменить программу. Если даты напоминают тебе о чем-нибудь неприятном, можем подвинуть их на более поздние или более ранние. Я попробую выверить их с контрактами других исполнителей, так чтобы это их удовлетворило, ибо, разумеется, нам придется отменить уже объявленный «Реквием». Однако в свете твоих недавних заявлений о сентябре и октябре, сделанных для прессы, когда ты сказала, что приняла бы участие в сезоне в Далласской опере, ни одна из вышеперечисленных восьми причин не кажется мне пригодной для пресс-коммюнике, его будут изучать и комментировать, силясь уверить публику, что Каллас правильно поступила, отказавшись от «Реквиема». Я посоветовал бы воздержаться от любого официального сообщения для прессы, пока ты не примешь окончательное решение – петь или же не петь в Далласской опере, и пока мы не объясним причины [отмены] так, чтобы не ставить Сивик Оперу и меня самого перед необходимостью опровержения доводов, которые не понравятся публике или же она просто их не поймет; они лишь выставят в невыгодном свете и компанию, и администрацию, которые относятся к тебе с любовью.

А поскольку твое решение насчет «Реквиема» кажется принятым бесповоротно, я посоветовал бы заменить его замечательной «Тоской», ибо даже к этой запоздалой дате можно успеть отобрать исполнителей и сделать постановку очень высокого уровня. Такая замена должна привлечь публику и не будет противоречить предшествовшим заявлениям для прессы. Да к тому же и не выставит в крайне невыгодном свете оперную труппу, готовую сделать все, что в ее силах, чтобы удовлетворить твои желания.

Знаю, что ты будешь все это серьезно обдумывать, и давай постараемся найти выход, чтобы никому не причинить вреда. Знаю, что твоя нервная система не отличается стабильностью, но если ты хочешь петь, то во всем мире нет другого такого же места и другой труппы, готовой оказать тебе поддержку еще большую, чем только что мною предложенная.

Обнимаю тебя.

Ларри.

Джону Ардуэну – по-английски

Париж, без даты, конец апреля 1969

Дорогой Джон,

на днях мне позвонил Вайншток из Мадрида, просто поболтать. Он спросил меня, что я делала, после того как приехала, – и я ему ответила, что побывала «Воскресной гостьей» – это такая трехчасовая передача, где меня спрашивали обо всем, что я люблю, и были отрывки из фильмов, которые я люблю, и почему я их люблю, и там были еще гости – Франческо Сицилиани[321] (тот, кто работал со мною на премьерах «Нормы», «Лючии», «Медеи» и «Армиды» [Россини] во Флоренции) и Лукино Висконти. Провели очень приятный вечерок. Меня выставили в таком свете, ну ты сам знаешь. Они даже спросили, отчего я четыре года назад перестала петь. Мой ответ был – что я не довольна ни своим голосом, ни своей жизнью, и т. д. Вот я и решила удалить из нее все, что могло задеть меня за живое, и усовершенствовать работу над своей техникой пения. Они от всей души удивились и с трудом пришли в себя от такой моей честности и безоглядной искренности. Невероятно! А я уж было подумала, что так им отвечали все. Во всяком случае и как бы там ни было, а я сказала Герберту, что буду сниматься в кино [ «Медея»] и не поеду в Даллас. Тут он вскрикнул от радости, а я тем временем поняла, что ты успел написать статью, осуждающую мое возвращение таким манером. Ладно, что ж, оба мы оказались правы, сами того не зная.

Я тут хорошенько подумала и решила, что, ввиду значительности аргументов Ларри[322], которые хотя и чистосердечные, в чем я не смневаюсь. но при этом не слишком приятные в силу разных причин, я не могла появиться в «Реквиеме» Верди именно на этой сцене, и этого числа, и… ну ты понимаешь.

Я очень опечалена и расстроена тем, что именно Ларри, а не кто-нибудь другой, даже при таком ужасном прессинге, нанес мне такой удар. Еще меня огорчило то, что из-за этого все поголовно чувствуют себя разочарованными, но здравый смысл подсказывает мне, что лучше держаться подальше от всех этих боданий, – о, сколько их еще там в запасе, сам знаешь. О твоей статье я ничего не знала[323], и ни ты, и никто другой не присылали мне ее.

Пиши мне, Джон, и прими заверения в дружбе.

Мария.