Уолтеру Каммингсу
Париж, 19 мая 1969
Дорогой Уолтер,
спасибо за письмо. С прискорбием подтверждаю тебе, что не приму участия в этом сезоне в Далласской опере по причинам, о которых ты прочтешь в газетах, то есть из преждевременного объявления о моем ангажементе и фальшивых новостей. Как ты знаешь, все изменилось, и теперь мне предстоит выполнить другой ангажемент, потому что я снимаюсь в итальянском фильме. С 15 июня я живу в римском Гранд-Отеле. А пока что посылаю тебе заверения в дружбе. Обними от моего имени твою семью.
Сердечно,
Письмо от Пьера Паоло Пазолини Марии Каллас
Без даты (во время съемок фильма)
Дорогая Мария!
Сегодня вечером, едва закончив работу, на этой пыльной розовой тропинке я уловил своими антеннами ту же самую тревогу в твоей душе, какую вчера ты твоими антеннами почувствовала во мне. Легкое-легкое беспокойство, неуловимое как тень, и при этом непреодолимое. У меня вчера была всего лишь небольшая нервозность: но у тебя сегодня повод пояснее (пояснее до известных пределов, разумеется) чувствовать себя угнетенной в тот час, когда заходило солнце. Тебя одолевало чувство, будто ты перестала владеть собою, своим телом, своей реальностью: то есть стала «управляемой» (и еще больше из-за присущего кинематографу роковой и внезапной технической грубой суеты) и оттого частично утратившей свою тотальную свободу. У меня и у самого по ходу нашей работы частенько тревожно сжимается сердце; и я ощущаю его точно так же, как и ты. Да, ужасно, когда тебя используют, но ужасно и самому использовать других.
Но так уж устроено искусство кино: необходимо разбить и раздробить на кусочки «цельную» реальность, чтобы снова выстроить ее же согласно собственной истине, синтетической и всеобъемлющей, которая потом сделает ее еще более «цельной».
Ты – словно драгоценный камень, который теперь разбит на множество обломков, чтобы потом быть собранным из материи еще более твердой, из материи жизни, из материала поэзии. Поистине страшно чувствовать себя разбитым, ощущать, что вот он – момент, вот день и вот час, когда ты больше уже не ты, а лишь маленький кусочек себя; и мне хорошо знакомо это чувство смирения.
Сегодня мне удалось на миг отхватить от тебя немножко твоего роскошного блеска, а тебе хотелось отдать мне его целиком. Но это невозможно. Каждый день по лучику света, а в конце он откроется тебе весь, целиком, безупречным своим сиянием. Дело еще и в том, что я не очень много говорю, или, лучше сказать, говорю что-то непонятное. Этому помочь недолго: я немного в трансе, меня посещает видение, а точнее – видения, «Видения Медеи», а учитывая необходимость срочно снимать, ты должна проявить ко мне немного терпения и приложить немножечко усилий, чтобы исторгнуть из меня слова. Обнимаю тебя,
От Вассо Деветци[324]
3 июля 1969
Моя дорогая Мария,
вот письмо, которое я привезла тебе из Москвы. Мадам Фурцева просила меня от ее имени обнять
Что касается «сольного вечернего концерта», как ты сама прочтешь в письме, то речь пойдет о
Моя Мария, мои лучшие пожелания, мое восхищение и моя любовь всегда с тобой.
Обнимаю тебя,
Паоло Барбьери
Париж, 18 сентября 1969
Дорогой Паоло,
вот я наконец в Париже, я стала поспокойней и пишу вам пару слов, просто чтобы сердечно вас поприветствовать.
Чувствую себя хорошо и очень довольна своей работой над фильмом. С Пазолини мы прекрасно сработались. У этого человека такая манера работать, которая меня очень вдохновляет. Мы закончили быстро и хорошо. Сейчас они монтируют, потом я участвую в процессе дубляжа[327]
и думаю, что фильм выйдет к декабрю.А вы, как там у вас? Если найдется минутка, напишите мне о ваших новостях. Если хотите, можете позвонить мне, это принесет мне радость. Не считаете ли вы, что газеты в последнее время преувеличивают? Печатают лживые свидетельства и интервью со мной, которых я
Всего самого лучшего, дружище Паоло, и, надеюсь, до скорого.
1970