Мария Каллас. Дневники. Письма

Итак, меня произвольно и тенденциозно обвинили в том, что я отменила Вену по экономическим причинам, хотя, если бы таковые существовали, ту же судьбу разделили бы Кельн и Эдинбург (а это не так). И снова не обошлось без Ла Скала.

И вот, после пребывания в летний зной в Кельне[167], еще более знойные Афины. К этому Ла Скала уже не имеет отношения. Конец июля, начало августа. Там было много шума и большая враждебность к моему возвращению, после стольких пройденных дорог страна, которую я покинула много лет назад, стала почти незнакомой. Чужая удача не всех радует, а от разъедающей и деморализующей зависти свободны лишь редкие души. Мой дебют в Афинах даже связали с целой интригой, на политическом фоне пытались унизить меня, даже один министр и целое министерство делали это из трусости, чего им не удалось раньше. Судьбе было угодно, чтобы мне пришлось перенести первый концерт, так как я не очень хорошо себя чувствовала. В Афинах стояла гнетущая жара, и беспощадный сухой ветер непрестанно делал свою пагубное дело, поднимая тучи пыли. Мне пришлось отложить концерт под управлением маэстро Вотто на 5 августа, и он имел оглушительный успех. Меня просили дать еще один, но я не могла согласиться, поскольку нельзя было отменить поездку в Эдинбург, где 19 августа мы открыли Фестиваль «Сомнамбулой».

Перед отъездом в Эдинбург я вновь подтвердила контракт, по которому была ангажирована до 30 августа, и не могло быть, ни по какой причине, ни по какой тайной надежде, возможности продления и пятого спектакля, который, как я узнала от лондонских друзей, был назначен на 3 сентября. Я снова получила заверения на этот счет – отметьте также, что я должна была сразу после уехать в Сан-Франциско, – и, следовательно, возможная иллюзия, что за мной придут в Эдинбурге 30 августа и уговорят меня согласиться и остаться до 3 сентября, – затея, для всех заведомо обреченная на провал. И настолько обреченная на провал для дирекции Ла Скала, что они отправились в шотландский город, заранее ангажировав в артистическом агентстве «Ансалоне» для пятого представления сопрано Ренату Скотто. Несмотря на все это они пообещали Эдинбургскому фестивалю участие не госпожи Скотто, но мое. Так что, когда они оказались приперты к стенке и были вынуждены сказать правду, поднялся большой шум среди руководителей фестиваля, угрожавших санкциями и штрафами. Я тогда старалась всеми средствами избавить Ла Скала от этих серьезных санкций, равно как и избавила их от угрозы потерять лицо.

Благодарность я получила по возвращении такую, что лучше было мне предоставить Ла Скала самому распутывать этот клубок, поскольку даже после моего возвращения (в Италию) Ла Скала ничего не сказал и не сделал, чтобы прояснить неприятные и оскорбительные вещи, написанные о моем возвращении сначала в английской прессе, потом в итальянской и зарубежной, что я же бежала из Эдинбурга, нарушив контракт и бросив на произвол судьбы скалическую[168] труппу. Я признаю, что было очень трудно для Ла Скала разобраться со столь спорной полемикой, но я также думаю, что невозможно и нельзя уклониться от некоторых обязательств.

2 сентября я хотела попросить мнения и вмешательства директора Ла Скала[169], чтобы разрешить эту крайне досадную ситуацию, искусственно созданную в отношении меня. Он нашел в высшей степени справедливыми мои доводы, в высшей степени справедливыми мои жалобы, в высшей степени справедливой и в высшей степени логичной мою просьбу. Настолько справедливой, что я добилась от директора Ла Скала твердого и точного обещания, что в следующую среду, 25 сентября, он передаст в прессу коммюнике для прояснения ситуации. С 25 сентября до сегодняшнего дня прошло 40 дней. Что сделал господин Гирингелли за весь этот период великого поста из того, что не только должен был, но и обязался сделать? НИЧЕГО.

В этой атмосфере, с этими людьми, с этими предвзятыми мнениями, после столь тяжелой работы и столь явной враждебности мы подошли к последнему ангажементу года: Сан-Франциско, который был мне особенно дорог по ряду причин. Но после такого физического напряжения мне было просто необходимо обратиться к врачу, чтобы узнать, способна ли я физически выдержать очень долгое путешествие и тяжелый сезон в Калифорнии, где этот театр, в довершение всего, требует от меня две оперы в разных регистрах («Макбет» и «Лючия»), и вместо того, чтобы представить их одну за другой, чередует, как будто у голоса есть рычаги управления[170]. Ответ врача был однозначен: необходим как минимум месяц отдыха и воздержания от интенсивных усилий и, главное, от путешествий, чтобы восстановить силы, этот отдых я, в общем, не могла себе позволить весь прошлый год. И от театра Сан-Франциско я получила еще одну обиду: меня считали – несмотря на справки и медицинские анализы, доказывающие обратное, – совершенно здоровой. Это прямое следствие скандала в Эдинбурге, который мне устроили за чужие грехи. Пусть теперь об этом судят компетентные лица.