Мария Каллас. Дневники. Письма

Близится Рождество, когда «Мир на земле и добрая воля» должны быть в наших мыслях и направлять нас, и я не могу не написать тебе, чтобы поблагодарить за то, что ты стала невинной жертвой величайшей любви, какую один человек может испытывать к другому. Однажды, может быть, мы обе поймем эту любовь и вспомним о ней с сожалением или с радостью! Как знать – ее больше нет – я сумела убить ее, или, вернее, ты помогла мне ее убить. Мертворожденная и такая прекрасная, какой она была, она не принесла тебе никакого счастья, а мне после нескольких чудесных недель принесла лишь страдания. Твоя роль в жизни (на мой взгляд) и на сцене. Неважно теперь, если я больше никогда тебя не увижу, разве только на сцене, где ты, гений, ты можешь входить в роли, каких простые смертные никогда прежде не пытались на себя примерить. Ты убила мою любовь в тот день в самолете из Далласа – и там эта история началась, потому что командир корабля, усаживая меня, сказал «Ваша подруга мисс Каллас будет рядом с вами» – «моя подруга мисс Каллас» не сказала мне ни единого слова за пять часов полета, и я хорошо поняла, что для тебя значу… и все же я думаю, что раз или два почти тронула твое сердце. Но оттого, что я впала в такое безумие и одержимость, теперь меня переполняет отвращение. Я ни в коей мере не в обиде на тебя, разве только ты не остановила меня, пока не стало слишком поздно. Теперь это совершенно забыто и дело прошлое. Когда мы увидимся, мы должны быть любезны и обходительны друг с другом, иначе свет задастся вопросом, что происходит. Я сдержала данное тебе обещание, я была самой рьяной твоей болельщицей и остаюсь ею. Я билась с твоими врагами (но, Мария, сколько их у тебя, и у всех теперь одно в голове – разлучить нас окончательно), но пока ты остаешься для меня чудом на сцене и пока я могу слушать тебя и видеть, никто, ни один человек, не может отнять тебя у меня. Это надо было сказать. Когда я приехала в Даллас, мисс Миллер позвонила мне в тот вечер и сказала то, чего я уже боялась, что зал на твоем концерте будет заполнен только на 50 %, билеты не продавались, и казалось, что тебе придется петь в полупустом зале. Она отчаянно допытывалась, что я могу сделать. И вот весь день накануне я говорила о Каллас, Каллас, по радио, на ТВ и в интервью. Я могла это сделать легко, потому что любила тебя. Нетрудно говорить о том, кого любишь, трудно не делать этого. В тот вечер дело не сдвинулось с места, тогда я предложила сама выкупить билеты на $2000, чтобы раздать их тем, кто любит оперу. Студентам, преподавателям, в консерватории… Я не прошу никакого кредита. Я свободный агент и, если решаю купить билеты на какого бы то ни было артиста, это мое дело, но, разумеется, такие вещи становятся известны, хоть я и требовала максимальной скрытности. Похоже, инцидент уже стал достоянием гласности. Вследствие чего, когда разные разгневанные друзья требовали у меня объяснений, все, что я могла, – посмеяться над этим. Ты была единственным человеком, который, я надеялась, никогда этого не узнает (это действительно ничего особенного). С твоим греческим драматизмом, владеющим всем твоим существом, ты могла бы даже обидеться на меня за то, что я сделала в Далласе. Даже за то, что я выкупила несколько мест, чтобы заполнить огромный бесчувственный зал, это был мой долг, и ты была так чудесна в тот вечер. Я рассказываю тебе это только потому, что это может сделать кто-то другой. Еще одно могут напеть тебе в уши… Я буду в Риме на твоем открытии сезона с «Нормой». Не думай, что я еду только для того, чтобы увидеть тебя. Это не так. Герцогиня Виндзорская пригласила меня к себе (в Париж) с 27 декабря по 1 января. Я приеду в Рим 2-го, чтобы увидеть «Норму». (О! в твоих интересах спеть хорошо, ибо я сейчас в таком состоянии отстраненности, что никакая дружба, прошлая или настоящая, не позволит мне утратить мою честность критика. Но я думаю, ты споешь хорошо…) Никогда больше тебе не придется беспокоиться о твоей Эльзе. Я, может быть, и не увижу тебя в Риме, ты будешь занята, и я тоже, можно строить планы на конец апреля, когда я приеду, если ты будешь петь «Анну Болейн», в Милан. Иначе я не приеду. Я отказалась разговаривать с Уолли Тосканини, когда услышала от нее, что Этторе Бастианини лучше тебя в «Бале-маскараде» в Ла Скала. Я настаивала, чтобы она признала, что ты величайшая артистка. У нее было письмо, которое написал ей Баттиста, с довольно лестными отзывами в адрес ее отца. Я сказала ей, что меня нимало не интересует, что написал Баттиста; я точно знаю, что ты величайшая артистка и покорительница сердец из всех, кого я когда-либо знала. Твоя «Травиата» в Нью-Йорке их ошеломит, почти все билеты уже проданы. Самые дешевые разлетелись как горячие пирожки. Я дала несколько интервью, в частности одно «Космополитен Магазин» о тебе, после того как главный редактор пообещал опубликовать в точности то, что я написала. Я повсюду говорю и повторяю, что мы виделись всего несколько недель там и сям и что у тебя нет ни друзей, ни привязанностей, за исключением твоего мужа. Теперь это вполне ясно, так будет проще для нас обеих. Посылаю тебе и Баттисте мои наилучшие пожелания и поздравления с Рождеством и Новым годом. Я всегда думаю о тебе с любовью и нежностью, Мария. Будь здорова, пой великолепно, и да благословит тебя Бог[177].