Марина

— Из-за собственной спеси. Из-за тщеславия и алчности, — ответил Флориан, говоря таким тоном, как будто он был худшим из преступников.

— А может, вы еще хотели узнать правду, — вмешался я. — И восстановить справедливость…

Флориан грустно мне улыбнулся. И в его взгляде явственно читались тридцать лет угрызений совести.

— К концу 1945 «Вело Гранелл» фактически обанкротилась, — продолжил Флориан. — Три главных банка Барселоны заморозили счета компании, а ее акции были изъяты из обращения. Без притока финансов стена из армии юристов и запутанной сети компаний-призраков рухнула как карточный домик. Дни величия и могущества были позади. Большой королевский театр был закрыт со дня трагедии, обезобразившей Еву Иринову, и к 1945 году лежал в руинах. Фабрика и мастерские закрылись. Активы предприятия были конфискованы. Слухи распространялись, словно гангрена. Кольвеник, сохраняя хладнокровие, решил организовать в Лонха-Де-Барселона фуршет, чтобы убедить всех, что у него все под контролем. Он выслал приглашения всем крупным акционерам, могущественным семьям Барселоны…

В тот вечер дождь лил как из ведра. Лонха была украшена, словно сказочный замок. В десятом часу вечера прислуга самых богатых людей города, многие из которых были Кольвенику должны, принесла от своих хозяев записки с извинениями. Когда я приехал, было уже за полночь. Кольвеник сидел в зале один, наряженный в великолепный фрак и раскуривая дорогую сигару из Вены. Он поприветствовал меня и предложил бокал шампанского. «Попробуйте, инспектор. Жаль, добро пропадает», — сказал он. До того момента мы никогда не встречались лично.

Мы разговаривали на протяжении часа. Он рассказывал мне о книгах, которые читал в юности, и о путешествиях, которые ему не суждено было совершить… Кольвеник был очень обаятельным человеком. Его глаза светились умом.

Как я ни старался, я не смог проникнуться к нему неприязнью. Более того, я ему сочувствовал, хотя предполагалось, что я охотник, а он — моя жертва. Я заметил, что он хромает и опирается на деревянную трость. «Наверное, никто не терял стольких друзей за один день», — сказал я.

Он улыбнулся и спокойно обдумал мои слова. «Вы заблуждаетесь, инспектор. В таких случаях друзей никто не приглашает». Я очень вежливо поинтересовался, планирует ли он оппонировать в суде, и сказал, что я не остановлюсь, пока он не окажется на скамье подсудимых. Помню, он спросил: «Что мне сделать, дорогой Флориан, чтобы вы отказались от своего намерения?». «Убить меня», — ответил я. — «Всему свое время, инспектор», — с улыбкой сказал он. И с этими словами он, прихрамывая, удалился.

Больше я его не видел… но я все еще жив. Кольвеник не исполнил своей последней угрозы.

Флориан остановился и отпил воды из стакана. Он всасывал жидкость с такой жадностью, как будто это был его последний стакан воды в жизни. Он облизнул губы и продолжил рассказывать.

— С того дня Кольвеник, одинокий и всеми покинутый, жил вдвоем со своей супругой в гротескном замке, который построил до этого. В последующие годы его видели только два человека. Первым был его старый шофер, некий Луис Кларет, обездоленный бедолага, который слепо обожал Кольвеника и не ушел от него, даже когда тот больше не мог выплачивать ему зарплату. Вторым был его личный врач, доктор Шелли, на которого мы тоже завели дело. Никто больше Кольвеника не видел. Из показаний Шелли следовало, что он не выходил из своего дома в парке Гуэля, пораженный какой-то неведомой болезнью, симптомы которой он не мог нам описать. Не поняли мы их, даже когда просмотрели личные записи Шелли.

Через какое-то время мы заподозрили, что Кольвеник умер или бежал за границу, и все это было фарсом. Шелли продолжал настаивать на том, что странная болезнь не позволяет Кольвенику покидать особняк. Он ни при каких обстоятельствах не мог принимать посетителей или выходить за пределы дома; это был приговор.

Ни мы, ни судья не могли предположить… Тридцать первого декабря 1948 года мы получили ордер на обыск его дома и на арест самого Кольвеника. Большая часть конфиденциальной документации предприятия исчезла. Мы подозревали, что она находится в резиденции Кольвеника. У нас уже было достаточно доказательств, чтобы обвинить его в мошенничестве и уклонении от налогов. Ждать дальше не было смысла.

— Последний день 1948 года был последним днем Кольвеника на свободе. Специальная бригада должна была прийти за ним в особняк. Иногда крупных преступников приходится ловить на мелочах…

Сигарета Флориана снова погасла. Инспектор посмотрел на нее и бросил в пустую пепельницу, вокруг которой уже образовалась братская могила окурков.

— В ту самую ночь страшный пожар, в котором погибли Кольвеник с Евой, уничтожил их жилище. Когда рассвело, на чердаке обнаружили два обуглившихся тела…

Наши надежды закрыть дело рухнули в одночасье. Я никогда не сомневался в том, что пожар этот не был случайностью. Со временем я пришел к выводу, что за этим стоял Сентис и другие члены правления.

— Сентис? — перебил я.