Марина

— Лучшая благодарность — держаться подольше от этого дела, — отрезал Флориан.

Мы кивнули. Двери фуникулера открылись.

— А вы, Виктор? — спросила Марина. — Что будете делать вы?

— То же, что и все старики: сидеть и вспоминать прошлое. И думать, поступил бы ли я иначе, повернись время вспять. Ладно, вам пора…

Мы вошли в вагон и уселись возле окна. Вечерело. Прозвонил звонок, и двери закрылись. Фуникулер со скрипом двинулся вниз. Огни Вайвидреры постепенно оставались позади, как и силуэт Флориана, застывший на перроне.

Герман приготовил на ужин вкуснейшее итальянское блюдо, название которого звучало как часть репертуара оперного театра. Мы ужинали на кухне, слушая рассказ Германа о поединке с падре, которому он, как обычно, проиграл. Марина была необычайно тиха, разговаривали в основном мы с Германом. Я даже спросил, не обидел ли я ее каким-нибудь словом или поступком. После ужина Герман предложил мне сразиться в шахматы.

— Я бы с радостью, но, пожалуй, помыть посуду у меня лучше получится, — отшутился я.

— Я помою, — тихо сказала Марина у меня за спиной.

— Нет, правда… — возразил я.

Герман уже готовился к сражению в другой комнате, выстраивая на доске фаланги шахматных войск. Я повернулся к Марине, которая отвела взгляд и пошла мыть тарелки.

— Скажи, чем тебе помочь.

— Ничем. Иди к Герману — ему будет приятно.

— Оскар, вы идете? — раздался из соседней комнаты голос Германа.

Я в свете свечей смотрел на Марину. Она была бледной и уставшей.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Она повернулась и улыбнулась мне. Марина умела улыбаться так, что я чувствовал себя жалким и беспомощным.

— Иди давай. И позволь ему выиграть.

— Это будет несложно.

Я запомнил это и оставил ее одну.

Я вошел в зал, где меня ждал ее отец.

Там, при свете кварцевого канделябра, я расположился за шахматной доской, где он столько времени проводил со своей дочерью.

— Ходите, Оскар.

Я сделал ход. Он тихонько покашлял.

— Насколько я помню, пешки так не ходят, Оскар.

— Прошу прощения.

— Не извиняйтесь. Это юношеский задор. Вы не думайте, я все прекрасно понимаю. Юность — как капризная невеста. Мы ее не ценим и не понимаем, пока она не покидает нас навеки… эх… не знаю, к чему это я… итак, пешка…

Около полуночи меня разбудил какой-то звук. Дом был погружен во мрак. Я сел на кровати и услышал этот звук вновь. Приглушенный кашель. Обеспокоенный, я встал с кровати и вышел в коридор. Шум доносился с нижнего этажа.

Я остановился у входа в спальню Марины. Дверь была открыта, в кровати никого. Я ощутил укол страха.

— Марина?

Ответа не было. Я на цыпочках спустился по холодным ступеням. У подножья лестницы блестели глаза Кафки. Кошка тихо мяукнула и повела меня по темному коридору. В конце коридора из-под закрытой двери струился свет. Кашель доносился оттуда — болезненный, надрывный. Кафка подошел к двери и, мяукая, остановился.

Я тихонько постучал.

— Марина?

Долгая пауза.

— Входи, Оскар.

Ее голос походил на стон. Я подождал несколько секунд и вошел. Свеча, стоявшая на полу, едва освещала ванную комнату белого кафеля. Марина стояла на коленях, перегнувшись через край ванны.

Она вся дрожала, а пропитавшаяся потом ночнушка облегала ее тело, словно саван. Она закрыла лицо, но я видел, что из носа течет кровь, а на груди расплываются алые пятна. Я застыл на месте, парализованный.

— Что с тобой? — тихо спросил я.

— Закрой дверь, — твердо сказала она. — Закрой.

Я сделал, как она велела, и подошел к ней. У нее был жар. Волосы, мокрые от холодного пота, прилипли к лицу. Я испугался и хотел броситься на поиски Германа, но она вдруг невероятно сильно схватила меня рукой.

— Нет!

— Но…

— Я в порядке.

— Ничего подобного!

— Оскар, делай, что хочешь, но Германа не зови. Он не может ничего сделать. Все уже прошло. Мне лучше.

— Да ты бледнее смерти, — пробормотал я.

Она взяла мою руку и прижала к груди. Я почувствовал, как под ребрами быстро бьется сердце. Я в замешательстве убрал руку.

— Жива и здорова. Видишь? Обещай, что не скажешь Герману.

— Почему? — возмутился я. — Да что с тобой такое?

Она опустила глаза, бесконечно уставшая, и нагнулась ко мне.

— Обещай мне.

— Ты должна сходить к врачу.

— Обещай мне, Оскар.

— Если ты пообещаешь сходить к врачу.

— Договорились. Я обещаю.

Она смочила полотенце и стала вытирать с лица кровь. Я чувствовал себя бесполезным.

— Теперь, когда ты видел меня в таком состоянии, я больше не буду тебе нравиться.

— Не говори глупостей.

Она продолжала протирать лицо, не отводя от меня взгляда.

Ее тело, обернутое во влажный хлопок, казалось мне невероятно хрупким. Я с удивлением обнаружил, что совершенно не смущаюсь. И ее мое присутствие тоже не смущало. Когда она вытирала пот и кровь, руки у нее дрожали. На двери ванной висел чистый халат. Я помог Марине его надеть. Она завернулась в него и вздохнула, изможденная.

— Что я могу сделать? — тихо спросил я.

— Останься тут, со мной.

Она села напротив зеркала, взяла расческу и попыталась привести в порядок волосы, разметавшиеся по плечам. Но силы совсем ее покинули.

— Позволь мне, — я забрал у нее расческу.