Марина

Мой друг Оскар — из числа тех принцев без королевства, которые считают, что поцелуи превращают в жаб, а не освобождают от злых чар. Он все понимает наоборот, и потому так мне нравится. Люди, которые думают, что всегда все правильно понимают, редко правильно поступают.

Он смотрит на меня и думает, что я его не замечаю. Воображает, что я исчезну, если он ко мне притронется. А если нет — заставлю исчезнуть его. Он поставил меня на такой высокий пьедестал, что я не знаю, как оттуда слезть. Он думает, что мои губы — это врата рая, но не знает, что они отравлены. А я такая трусиха, что не говорю ничего, чтобы его не потерять. Притворяюсь, что не замечаю его и — да, скоро исчезну…

Мой друг Оскар — из числа тех принцев, которые почитают за благо держаться подальше от сказок и принцесс, которые там живут. Он не знает, что именно он — тот самый Прекрасный принц, который должен поцеловать спящую красавицу, чтобы она пробудилась ото сна, и именно поэтому не хочет понимать, что всякая сказка — ложь. Но не всякая ложь — это сказка. Принцы отнюдь не прекрасны, а спящие принцессы, хоть могут быть и красивы, никогда не пробуждаются от своего сна.

Оскар мой самый лучший друг и, если я когда-нибудь встречу Мерлина, обязательно поблагодарю его за то, что мы встретились.

Я взял листок и спустился к Герману. Он надел галстук для особых случаев и выглядел очень оживленно. Он улыбнулся мне, и я ответил тем же.

В тот день дорогу нам освещало солнце. Барселона надевала праздничные одежды, которые очаровывали туристов, и даже тучи не решались портить эту роскошь. Но вся эта красота не могла унять беспокойство, которое я испытывал из-за прочитанного письма. Был первый день мая 1980 года.

Глава двадцать восьмая

В то утро койка Марины оказалась пустой, без простыней.

В палате не было ни деревянного собора, ни других ее вещей. Когда я обернулся, Герман уже отправился на поиски доктора Рохаса. Я пошел следом. Мы нашли врача в его кабинете. Выглядел он так, будто вообще не спал.

— Ее состояние резко ухудшилось, — сказал он без предисловий.

Он рассказал, что прошлым вечером, меньше чем через два часа после нашего ухода, с Мариной случился приступ удушья, и ее сердце на тридцать четыре секунды остановилось. Ее удалось вернуть к жизни, и теперь она находится в отделении интенсивной терапии, без сознания. Ее состояние было стабильным, и Рохас полагал, что она выйдет из отделения меньше чем через сутки, но не хотел внушать нам лишних надежд.

На одной из полок я увидел вещи Марины — ее книгу, деревянный собор и шелковый халат, который она так и не надела.

— Могу я увидеть дочь? — спросил Герман.

Рохас лично сопроводил нас в отделение интенсивной терапии. Марина лежала в облаке трубок и металлических приборов, которые были страшнее любых изобретений Кольвеника.

Она лежала, словно кусок мяса, в котором еще теплилась жизнь только благодаря медным проводам.

В тот момент я увидел истинное лицо демона, терзавшего душу Кольвеника, и понял его безумие.

Я помню, что Герман заплакал, а меня неудержимая сила погнала прочь оттуда. Я бежал и бежал, задыхаясь, по шумным, переполненным улицам, где незнакомые люди не замечали моих мук. Я видел, что миру вокруг нет дела до участи Марины. В этой вселенной ее жизнь была лишь каплей воды в океане.

Мне пришло в голову лишь одно место, куда я мог пойти.