Марина из Алого Рога

— Вотъ вы обо всемъ говорите, сказала она однажды имъ, для очистки совсти, — только мене всего о современныхъ задачахъ. Отчего это такъ?

Пужбольскій привскочилъ даже.

— Это какія такія современныя задачи? воскликнулъ онъ:- все т же Шульце-Деличъ и Лассаль, господинъ Карлъ Марксъ и русскіе молодцы въ Женев!…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, заговорилъ въ свою очередь Завалевскій:- но изволите видть, молодая особа, съ тхъ поръ, какъ человкъ пересталъ быть безхвостою обезьяной, не о "хлб единомъ" мыслилъ онъ въ продолженіе вковъ, и все, до чего ни касалась эта человческая мысль, — равно свято и дорого для человка…

— И дороже всхъ вашихъ современныхъ задачъ, перебилъ его горячо князь:- должно быть для человка то великое хранилище, въ которое въ продолженіе вковъ вс историческіе народы и страны вносили свои жемчужины — мысль, опытъ, знаніе, — то, чего нтъ, не можетъ быть выше для него, человческое просвщеніе, человческая цивилизація.

— Есть еще выше этого, молвила Марина съ глубокомысленнымъ видомъ, — это счастіе всхъ!

Пужбольскій съ отчаянія схватился обими руками за бороду:

— Mais, par la barbe de Jupiter! запищалъ онъ, — какъ вы, умная двушка, можете повторять такую нелпицу! Счастіе всхъ!… Да разв мыслимо такое, общее для всхъ, подавляющее, животное счастіе!… Разъ, два, — чихать. И вс чихаютъ… Разъ, два, три, — всмъ счастливымъ быть! И вс тотчасъ же принимаются благоденствовать до поту лица… Помилуйте, вдь это только Валаамовы ослицы россійскаго прогресса могутъ пророчествовать о такомъ счастіи всхъ и общать аллюминіевыя стойла будущему человчеству! Вдь вы подумайте только, — вдь это было бы не человческое счастіе, а счастіе той, прежней безхвостой обезьяны; вдь во сто кратъ легче было бы вкъ свой кандалы носить, чмъ благоденствовать въ этихъ стойлахъ! А пока человкъ снова не превратится въ животное, скажите сами, ваше счастіе можетъ ли быть счастіемъ, напримръ, какого-нибудь петербургскаго директора департамента, или вотъ того злющаго кузнеца, который намедни…

Завалевскій поднялъ въ эту минуту на Пужбольскаго такіе странные, чуть не перепуганные глаза, что тотъ договорить не ршился и тотчасъ же перевелъ ихъ на двушку.

Но Марина не слышала, — она сидла съ поникшимъ взоромъ, съ морщинкою раздумья на лбу… Она старалась припомнить одинъ нмецкій стихъ, слышанный ею недавно отъ графа — и который, думала она въ эту минуту, такъ хорошо относится къ нему самому…

— Ein edler Geist liebt edlere Gestalten!. [6]

къ немалому удивленію Пужбольскаго воскликнула она вдругъ, подымая на него глаза, и разсмялась…

Въ одно прекрасное утро Марина сдлала даже одно удивительное открытіе: раціональностъ и даже разумную необходимость того аристократизма, который признавала она въ друзьяхъ своихъ, она доказала, себ по Дарвину! Путая въ возбужденной голов все, что вычитала она о "подбор особей", об "условіяхъ развитія организмовъ", о перерожденіи ихъ изъ низшихъ въ высшія формы, она вывела свое собственное заключеніе ad hominem и разсудила такъ, что если въ природ существуетъ законъ постояннаго совершенствованія, и ей для произведенія высшаго существа на земл, человка, нужно было пройти чрезъ многообразнйшія формы, начиная отъ одноглазой рыбы и до гориллы, а отъ гориллы, проходя чрезъ всякихъ островитянъ, краснокожихъ и негровъ, до чисто-блой кавказской расы, то не слдуетъ-ли индуктивно заключить, что она не перестаетъ работать и понын, и постоянно стремится выдлить изъ себя особи, формы, боле совершенныя, тонконервныя, способныя слдовательно въ высшему развитію и, такимъ образомъ, превосходящія прочихъ людей, людскую массу… А если это такъ, — а это уже такъ наврное! — то такіе люди, какъ ея друзья… какъ онъ, графъ, — она именно о немъ думала, — не представляются-ли они именно "высшими формами", высшими людьми, стоящими на вершин, надъ всми другими!…