Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

С Михаилом Владимировичем уложила сено в маленький сарай. Получился сеновал. Сено душистое, цветочное. Запах сена — сейчас самый любимый. Тонкий, сильный и как-то не чувственно, но головокружительный. За вырез платья забралось сено.

15 июля

Утро — домашнее; печь, вымыла полы, убрала все. И весь день до вечера на сенокосе. В Черниговской пустыни, у всенощной, попала уже к самому концу: «Слава Тебе, показавшему нам свет».

Передо мной среди молящихся стоял Флоренский с двумя детьми и с Огнёвым. Кирилл неотрывно прижался, прислонился к отцу.

Оказалось, что Саша, воспитанница — горничная Олсуфьевых, была потрясена, на нее оказало большое впечатление, что как-то на днях, когда я ворошила с ней сено и было очень жарко, разделась и работала в платочке на голове. Саша сначала была поражена, я послала ее ворошить сено на другую поляну. Смотрю — и Саша разделась до рубашки. («А и, правда, легче, а то жарко».) Нас начали пить оводы, и мне пришлось, как и Саше, надеть рубашку.

Потом я совсем и забыла об этом эпизоде. Но Саша не справилась с этим событием и несколько раз приступала к Софье Владимировне, стараясь узнать ее мнение об этом. Про свое раздевание она не решалась, а обо мне робко спросила:

— Ведь это грех, показывать свою плоть?

Софья Владимировна что-то не на тему ответила ей, что Ольга Александровна очень хорошая девушка.

Саша сама не выдумала бы такой постановки вопроса — это она пропиталась атмосферой дома, среды. И зачем это люди во что бы то ни стало стараются выдумать грех?

Было очень просто, было жарко. Небо, земля, сено, горячий ветер, солнце. Я и разделась. Стало легко и радостно работать («Слава тебе, Господи, как хорошо».) И в голову не пришло, что это плоть, да еще моя, да еще грешная или греховная, да еще что я показываю ее. Копне сена, что ли, или Саше?

Вавочка все старается объяснить мне, что мир во зле лежит, мир ущербен, плоть не просветлена, не преображена. Говорит, что я язычница, не знаю жизни духа, мне неведомо горнее духовное восхождение, срывы, взлеты. Я живу плотской и душевной жизнью. А дух еще не летал над моим хаосом.

Смыкаются мои языческие глаза, — ночь поздняя, — до завтра.

Нет, по правде не могу я понять, что рука, нога, вся эта самая плоть — человечье тело — греховно. Все нехорошо начинается тогда только, когда весь человек, то есть как раз не физическое его тело, а именно эта самая его душа, или воля, или что там такое — ну, — просто весь человек, со всеми руками и ногами, делается разбойником, предателем, делает или думает нехорошее, тогда и греховно все. А что радуешься горячему ветру и солнцу, да легко дышать — уж это грех, это уж просто нарочно придумывают, чтобы все даже самое простое и радостное непременно нарядить в свои выдумки. Я уже начинаю сердиться.

Неожиданно на мою сторону горячо и необыкновенно живо стала кроткая, смирная Анна Дмитриевна Шаховская, очень ясная и смиренная сестра Натальи Дмитриевны. Ученая естественница, вся живет в строении цветов, корней, стеблей. Этим напоминает Зину. Для Зины интереснее всего на свете, как устроена скорлупа яйца, и подкладка, пленка на скорлупке, и прочее. Анна Дмитриевна, полу придушена капризной, волевой матерью[567], очень старенькой.

Очень нравится мне Анна Дмитриевна, — самый скромный человек изо всех, кого я знаю в жизни. Кроткая, добрая, очень умна, но до того скромна, что это не сразу замечают люди. Хорошее, милое, ясное лицо. Образованный человек, — способна на большую научную работу. Господи, дай Бог ей счастья и семью свою, радость ее слишком заполняет мать. Я не осуждаю, но я не хотела бы так — в жизни своей дочери, если она у меня будет.

16 июля

Троица Рублева, миниатюры на пергаменте старых книг, прекрасная парча, мертвые жемчуга, вышивка, покои Растрелли, колокольня.

Первый раз была в большом Успенском соборе (16 век). Тихо, торжественно, высоко, пусто. Чудесные своды, высокие узкие окна. Перед глазами и сейчас стоит София крылатая и крылатый Иоанн Предтеча и ангелы на одной иконе — вот именно такие, вот они ангелы!

Была у Фаворских. Владимир Андреевич угостил нас пирогом с черникой и рассказал об одномерном восприятии мира.

О напечатанной книге Флоренского «О мнимостях в геометрии». Вавочка говорит: «Флоренский открыл четвертое измерение».

Надо сказать не так. Он занят исследованием вопроса о четвертом измерении.

Фаворский тоже язычник, да еще художник. Дощечки и острые штучки его граверные кажутся мне таинственными приборами алхимика. Будто совсем простой, но утонченный, сложенный прекрасный человек. Глубокий — подходит к нему слово, ясный. Жена его — Мария Владимировна (Дервиз)[568] — на вопрос моей анкеты о любимой геометрической форме, не задумываясь, ответила:

— Мы с Володей любим шар.

Их невозможно представить себе отдельно. Люблю их вместе.

Вавочка завербовала у Фаворских скульптора и даму, которые будут говорить об игрушках и о кукольном театре на наших дошкольных средах в Педагогическом Институте. Об этом скульпторе и о художнице Вавочка говорила с Фаворскими. Выпачкалась вся в чернике, и мы пошли домой.