Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Однажды он буркнул:

— Что вам нарисовать?

А я ему в тон (невольно):

— Лавру, — говорю.

— Ну, хорошо.

Вавочка сначала отдыхала на большой копне, потом, трогательно сгребала сено. И домой пошла с граблями на плечах — ясная и праздничная, как именинное дитя.

На огороде у нас «нехорошая беда», «червь точит злаки». Я и Анна Дмитриевна Шаховская с пышной нашей капусты собрали целую крынку этого бедового червя. Завтра польем капусту железным купоросом. Хотим устроить шалаш и будем сторожить злаки, если червь оставит нам что-нибудь.

В вагоне я слышала, что «червь упал дождем из тучи», потому что, сами посудите — вечером ничего не было, а ночью был дождь, а на утро все огороды и поля в черве. «Ах, до чего-й-то мы дожили. А все большевики».

Вечер был жемчужный, опаловый, перламутровый. Я вспомнила Валю. И так странно стало, что она не в этих синих лесах и изумрудных полях, а в тех странах, где уже не смотрят на персики, а ждут виноград и гранаты.

Расскажи мне, Валечка, о цветах, о земле, о небе, о птицах, и зверях и о людях твоей тридевятой страны.

6 августа. Сергиев Посад — Екатеринбург

О. Бессарабова — В. Затеплинской

Наталью Дмитриевну отвезли уже в больницу — завтра уже узнаем, Сергий будет или Мария (произносят Сергий). Как странно, что оттого, что будет это Сергием или Марией — так или иначе вырастет, состроится человеческая жизнь. Наталья Дмитриевна перед уходом в больницу зашла к Вавочке — светлая, легкая, чистая, как хрусталик.

С 10-х чисел июля с нами обедает Лида и ее муж — Гуго Арьякас. Они внесли в дом праздничность, молодость.

Завтра идем в театр на вечер памяти Блока, в ту студию, которую ты знаешь по «Ликам любви». Будет «Роза и Крест» и «Балаганчик». Помимо всех остальных и Вавочки, будет с нами еще человек — скульптор, родственник Фаворских и Дервиз. Я его еще не видела. Он любит кукольный театр и лес.

Сегодня в Пятницкой церкви. Я видела необычайного, удивительного человека, — он поставил свечу на канон, помолился и ушел. Меня поразило то, что мне показалось, что я будто видела его прежде.

Боже мой. Во сне. В Зосимовой Пустыни!

(Переписано из тетради 1923-го года)

«Сон в Зосимовой Пустыни». В прошлом году, когда я была там с Валечкой. Это было 27-го марта 1922 года. Я посмотрела сейчас запись об этой поездке. О сне там записано только: «Сон. Взлет. Дерзкая радость. Что, кто это?»

8 августа.

Письмо Наташе Рындиной — зову ее к себе. Брат Борис женится на Наташе — уходит от мужа, художника Вадима Рындина.

9 августа

После вечера 24 июля оказалось, что тогда на диспуте не корабли сожжены были, а построились мосты, даже Наташа Голубцова стала теплее, вышла из своего замкнутого угрюмого благочестия. Может быть, она задумала спасти заблудшую овцу и привести ее в «свое стадо». Ведь было сказано, что я язычница (хорошая до грехопадения), но что, как ни бесценны сокровища мира сего, есть и иной мир, где сокровищам нет числа, и они ценнее всего, что мы знаем и что можем знать в мире этом. И что человеку дана возможность стараться быть совершенным, как Отец Небесный, и страшно утонуть в мире преходящем.

«Принять мир», сказать «Слава Богу» при встрече с «сестрой-водой», «братом-огнем» и бережно и любовно любить насекомых в голове — может только святой. Какой-нибудь Франциск Ассизский — святой, уже прошедший через воплощение этого мира.

А я еще не дошла и до земного, для меня все земное — еще рай пресветлый, странный рай, в котором много удивительных явлений, от которых и больно, и чудесно, и радостно тяжко, и очень часто — не совсем так…

Днем было много суеты — обеды, завтраки, чаи на два дома (Вавочке отдельно через дом и нам всем), проводы отца Лиды, четыре часа непрерывной работы со старыми и новыми стихами Вавочки, церковь. Главное в дне — была встреча с Марией Федоровной Мансуровой. Она только что вернулась из Оптиной Пустыни. Была у нее в ее комнате, большой светлой, со старинной мебелью красного дерева. Божница, много икон и книг. Книги занимают всю стену от пола до потолка — стоят на открытых полках. Захватывает дух от одних корешков, когда мельком взглянула, и хотя книги почти все в темных переплетах, эта стена показалась мне сонмом светлых сил.

Есть портрет Серафима Саровского[575], писанный с него живого самоучкой художником-монахом, сыном управляющего имением Самариных (эта семья была когда-то крепостной Самариных), Мария Федоровна — дочь Федора Самарина. Запах чистоты, проветренной комнаты и смирнского ладана.

Рассказала мне о поездке своей в Оптину Пустынь; о старце Амвросии Оптинском[576], с чудесным вниманием спрашивала об Иване Васильевиче, о братьях, о Вавочке, о здешнем моем житье-бытье.

Жду к себе Наталью Рындину, будущую жену Бори.

Очень люблю ездить с поля на высоком стоге сена на возу. Теперь будем возить с поля рожь. Снопы золотые, красивые (потверже, чем сено).

10 августа