Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Отворил дверь отец Павел. Мы пришли довольно рано. В столовой была Софья Ивановна со всеми детьми. Анна Михайловна одевалась (она сама стряпала, так как у Надежды Петровны, ее матери[609], болел палец). Отец Павел был очень приветлив, но не очень знал, что с нами делать. На все звонки выходил сам отворять двери. Потом пришла Мария Владимировна Фаворская с сестрой (я не знала ее раньше, Софья Владимировна сказала, что она, кажется, жена Ивана Семеновича? — это не верно?). Елена Владимировна была в кошачьей маске, и маска и одежда были очень подходящи и красивы. Как только она вошла и поставила на стол торжественный пирог и приветливо мяукнула, тут дети с ее приходом все как-то оживились — и дети и взрослые. Было и вообще хорошо, но уже совсем празднично стало с приходом Ивана Семеновича. Я на него обратила особое внимание, он мне очень понравился. Хороший и такой, как вы мне говорили (Мария Федоровна застенчиво улыбнулась. Я говорила, что Иван Семенович — Ярило, и очень странно кажется, что он просто человек.) Понравилась ей и Елена Владимировна, и ее маска, и нрав «кошечки», и возня «дикой кошки» с детьми, (отец Павел). «Это было даже и страшновато, но мне понравилось, что отец Павел осмелился на это. Мишенька Флоренский сначала испугался было Елену Владимировну в маске, но отец Павел быстро его успокоил: «Эта киска милая, хорошая киска», — и Миша сразу заулыбался, а то и глазки его испугались, и губы обиделись, задрожали, — плакать собрался.

Об игре в рисование Мария Федоровна сказала искренно и живо: «Я очень люблю эту игру, и когда мы собрались было уходить, а Иван Семенович предложил сыграть в эту игру, я была рада». Она думала, что отец Павел более суров и замкнут в обществе, а он был очень приветлив и даже возню поднял с детьми. И Анна Михайловна была веселая, праздничная.

Я очень люблю мать Анны Михайловны — Надежду Петровну, у нее прекрасная душа, прозрачная и добрая. Люблю разговаривать с нею и слушать, как она говорит. Я и Софья Владимировна после ужина пошли к ней в кухню и помогли вымыть посуду (целые горы посуды). Мы уже кончали мыть посуду, когда нас позвали пить чай. Меня посадили очень страшно — рядом с отцом Павлом (а с другой стороны — Кира).

— Иван Семенович очень любит отца Павла?

— Да, он хороший друг отца Павла. Я очень рада.

— И я тоже.

Была я у Юрия Ал<ександровича> Ол<суфьева>. Он показал мне древний Лаврский поминальник — огромную пергаментную книгу. За два года он переписал ее всю, со всеми надписями о родах и родичах над каждым именем. Прочел мне из нее две страницы — запись о рыдании и покаянии Иоанна Грозного об убитом царевиче Иоанне и о завете его поминать царевича и грешного отца его — «пока Лавра стоит».

Книжечка «общения». Софья Владимировна звала меня пить кофе. Я спешила домой (печка, детский сад приготовить к празднику).

О гравюрах, миниатюрах, о старых иконах и разных вещах. Софья Владимировна шутя сердилась, что полгода не может меня уловить (в гости).

Взяла у Юрия Ал<ександровича> рукопись — переписать. На перекрестке по дороге из детского сада встретила остановившихся на перепутье Иоанна и Адриана, «мечтающих о чае». Я позвала их к себе. Иоанн и хотел пойти ко мне, да не знал, дома ли я и можно ли? До чая, пока вскипит самовар, пошли в лес. Над поляной у Гефсиманского скита Адриан выбрал три пенька, и мы сели отдохнуть. Лес, снега, поляна, холмы, колотушка в Сергиеве, две сросшиеся елочки на нашей поляне. Слушали тишину. Иоанну и всего этого было мало. Лег на снег — навзничь и лежал тихонько. Снега, небо, лес — все это было его царство.

Иоанн — лось, олень. Адриан — олененок, а я — молодая медведиха (вероятно, плюшевая). А может быть, и лесной оборотень, «неведома зверушка», сидит кочкой, боится, а то вдруг обернется, — напугать может. «Или заворожит».

На небе, над Лаврой стали являться световые огненные лучи, мечи, столбы от фейерверков и прожекторов. Адриан озяб, и мы пошли домой. У меня была Вавочка и Мария Федоровна. Ждал нас и чай. Разговор о фейерверке, о народных праздниках, празднествах, гуляньях в России, в Испании, в Ницце, в Париже. У нас не оказалось керосина. Зажгли лампады. Иоанн утащил меня дойти до угла, так хорошо сейчас на воздухе. Дошла до горы Флоренского. И с горы съехала на салазках. Какой-то Сережа рыцарски уступил мне свое место, кто-то подхватил меня, и у-ух, быстро, высоко, хорошо как! Сразу почти половину дороги до дома пролетела.

Адриан, Адриан, до вас никогда не дойдет моя беда, я люблю вашего отца. Но ни вам, ни матери вашей, ни отцу вашему не будет от этого никакой тревоги. Вы никогда не узнаете, Адриан, что вы стали для меня светлым стражем порога.

И (это уже мое, Адриан, и к вам не относится) — вместе с бедою пришла ко мне и гордость. И она поможет мне справиться со своей бедой, а потом и я сама. Господи, помоги мне.

19 февраля

Первый день Великого Поста.

В Гефсиманском скиту у всенощной — мефимоны.