Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Вечером Наташа, Павлик и Серафим уехали домой и в келейке гостиницы я одна. Как хорошо здесь. Тихая вечерня в почти пустой церкви Акафист Божьей Матери. Как и год тому назад, когда я была здесь с Валей — молитвенное молчание во время «Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй меня грешного». Молчание, наполненное пламенным неотступным молением. Тишина, глубина, экстатическая сила. Слышен шелест одежд шевельнувшегося монаха, каждое движение предстоящих. После трех раз молитвы в молчании Иисусу Христу, была такая же молитва «Владычица моя, Пресвятая Богородица, помилуй мя грешнаго». Каждому такому молчанию (минут в пять) предшествует тридцатикратная молитва вслух: «Господи, Боже, помилуй нас». Одновременно — тридцать знаков креста и тридцать поясных поклонов. Это показалось мне несколько даже страшным, — экстатичность движений и голоса мне показалась более внешней и менее глубокой (менее выразительной?), чем следующее за ней молчание. Она подготавливает к молитве в молчании.

И после в темной уже церкви, освещенной одной свечой и одной лампадой, панихида об умершем игумене Германе. Тихие дружные чистые молодые женские голоса, серебряный монах в широких черных одеждах, заупокойные напевы, ладан.

Год тому назад с Валей под Успение и с девочками после Рождества с Таней — каждый раз в Зосимовой Пустыни замечала тонко изваянное одухотворенное лицо высокого монаха-священника. Кажется, его тяготит многолюдство и внимание женщин. В этот приезд я заметила, что он очень похудел, устал, а может быть, болен или перенес болезнь. Лицо стало прозрачным, недолгие чтения по книге, видимо, стоят ему усилия.

Я никогда не смотрю на него, но всегда вижу. Уходит он всегда за несколько минут до конца. Вообще в церкви бывает особое зрение, и какое-то особенное острое восприятие, — оно замечательно соединением разного:

1) наиболее высокое, доступное мне духовное напряжение (ни о чем и ни о ком); «слава, хвала Богу», особое интимное состояние (трудно рассказать — несказанно это) — о Боге, о Духе, о Христе, о Троице, о Божьей Матери.

2) не мешая, не отодвигая это — очень обостряется ощущение толпы, ее флюидов. Остро ощущаются темные и светлые токи от отдельных людей и групп.

Никогда не оглядываясь и не всматриваясь, вижу всегда, кажется, всех — всех знакомых в церкви, и всегда потому имею возможность встретиться или обойти, кого не хочу видеть. Не могу проверить и установить точность и качество этого ощущения. Так кажется.

Тихо, чисто. Все уже смолкло, утишилось. Каждые четверть часа бьют мелодичные башенные часы. Господи, умири душу мою, дай мне терпения и любви, сохрани и помоги любимым моим. К трем часам пойду на ночную службу.

13 марта

Только что приехала из Зосимовой Пустыни и еще не успела войти в это удивительное, что называется действительной жизнью, в этом времени и пространстве. Получила письмо из Ташкента. Ах, Валечка, родная, любимая моя. Великие подвижники отступали, не преодолев того «маленького узкого кольца», которое ты захотела сразу переплавить и осветить. Да это же самое трудное — быт человечий и мелочи. Не случайно подвижники уходили в леса, в пустыни, в странничество. Им «кольцо» это было не по силам, хоть и маленькое и тесное. Вериги подвижнику, тяга земная Микуле, — легче твоего «маленького кусочка» вот этого самого «житья».

12 сентября. Долгие Пруды[616]

О. Бессарабова — З. Денисьевской

Зина, почтовый мой адрес: Савеловская ж<елезная> д<орога>. Станция Хлебниково. Санаторий «Долгие Пруды».

У меня дошкольная педагогическая работа в санатории для детей, больных костным туберкулезом. Занята я от 9.30 часов утра до 1 часа дня и от 4 до 7 часов вечера. Через 4 дня еще и от 7 до 8 часов вечера. Этот день считается дежурным. В дежурный день дается очень хороший санаторный стол, а в другие дни — просто хороший. Один день в неделю свободен. Денег 8 или 10 миллионов по тарифной сетке 12 разряда, — 12 разряд полагается мне как педагогу, закончившему Сергиевский Педагогический Институт.

Дом санатория построен бывшим владельцем — голландским консулом, по профессии доктором, Германом[617]. Он был женат на дочери владелицы всего имения — Банзе[618]. Герман построил дом 4[619] для туберкулезного санатория со стеклянными и открытыми террасами, балконами, множеством уборных, ванных комнат, разными медицинскими кабинетами, помещениями для белья и комнат для жилища и для обслуживания санаторского «персонала».

Лестницы, стены, окна с разными затеями. Весь дом деревянный и стеклянный. Стекла окон стеклянных пристроек, кажется, больше, чем деревянных. Внутри дерево резное дубовое. Особенно красив огромный центральный двухсветный зал (холл) с резной широкой лестницей в два марша на верхний этаж и стеклянной стеной и с резными хорами.