Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Мое положение новичка пока спасает меня от столкновений и трений. Я жду событий и смотрю на всех во все глаза. Сама я уже выбрала желательных сотрудниц, но ничего не предпринимаю до времени. В санатории работаю с 6 сентября.

В самый первый день приезда моего сюда — был у меня брат Владимир. Я была очень рада ему, и жаль, что еще не видела его жену Веру. Володя был рад «прекрасным условиям» жизни и работе моей в «этом невероятно благоустроенном особом царстве-государстве». В последние дни перед санаторием я ездила то в Долгие Пруды, то в Сергиево, то опять в Москву, и Володя не мог поймать меня.

За день до санатория я встретилась с Натальей Иосифовной Виткович (матерью Вали) первый раз с 1920 года. Чтобы поговорить без помехи, мы встретились с ней в сквере у Храма Христа Спасителя, и долго она рассказывала мне обо всем, что было за эти годы, и о чем «не могло быть и речи в письмах». И меня слушала обо всех нас (о моей семье) и о наших общих знакомых в Воронеже и в Москве. Мы так долго, дружественно, доверчиво никогда еще так не говорили друг с другом, она была всегда только матерью Вали, а я для нее — другом ее дочери. Теперь мы стали друзьями непосредственно, и я благодарна ей за полноту доверия, и за ум, и доброту ее. Острая, глубокая жалость, сочувствие и полное понимание тяжких сторон ее жизни. Удерживаюсь от комментария и горячего гнева. За нее. За Валю. О них, дорогих мне. Валечка и она хотят переехать в Москву из пыльного пекла Ташкента. Виктор упирается. В Москве (как и везде) у него нет друзей и близких людей, как у Вали и Натальи Иосифовны, — у него всюду множество приятелей и приятельниц. Наталья Иосифовна ничего не сказала «лишнего», но я поняла и все, о чем она не распространилась, а только упомянула, чтобы я была «в курсе событий» жизни ее и Вали.

А в самый последний день в Москве я была с Иоанном в Сокольниках. Был яркий солнечный день. Пушистая трава на лужайке среди пушистых елок. Необычайно крупные яблоки, душистые и сладкие, как липовый цвет. Аллеи, расходящиеся лучами из центра парка. Радостная, ясная, вся просвеченная солнцем, сияющая аллея ясеней. Ясени были волшебно напоены солнцем. И называются волшебно: ясень. Достать было высоко, но Иоанн сорвал мне ветку ясеня. И весь день был как ясень, ясное солнышко.

Пиши мне, Зина, в новое мое новоселье. Если придусь ко двору и если тут все придется мне ко двору — поживу и поработаю здесь, долго ли, коротко ли, много ли, мало ли, счастливо или несчастливо. Теперь это мое Долгопрудное «далеко» разрубило и распутало все мои «невозможно», окружившие меня со всех сторон в Москве и в Сергиевом Посаде. (Невозможно встречаться и невозможно расстаться, невозможно лгать и быть по правде невозможно и т. д.) (Нечего и говорить, что и просто жить, ночевать в Москве, фактически быть-то негде, а «всюду и нигде» — невозможно…)

Со мной медный старинный образок Иоанна Предтечи Крылатого, маленькая иконка Черниговской Богоматери, прекрасно написанная, подаренная мне Марией Федоровной Мансуровой, и маленькая иконка Серафима Саровского, подаренная Симой П., самой милой мне дошкольной соученицей моей по Институту.

Хорошо, что ты получила от брата Николая американскую посылку. Пиши ему только о семейных делах, и то в общих чертах, без «лишних» слов, издалека.

17 сентября. Долгие Пруды

Знойный день… Подружилась с детьми старшей группы милой Юлии Николаевны.

…После разговоров о сокращении штатов в столовой разговорились сестры, сотрудницы канцелярии, фельдшерицы. Никогда в жизни не слышала таких неприличных, распущенных разговоров. И шутки… Не весело, не смешно. Страшно. Невыносимо и непристойно.

18 сентября

Дежурство. Дождь. Слезы «сокращаемой» канцелярской сотрудницы Елены Афанасьевны. Красивая женщина, бывшая смолянка. У нее взрослая дочь, лет 16–17, а ведет она себя, как совершенно распущенная женщина. Тон разговоров с ней совершенно неприличен. О ней говорят так плохо, что я уже критически слушаю говоривших и не вмешиваюсь в эти разговоры. Нравится учительница Панна Алексеевна Пальмина. Из ее сдержанного полуслова я поняла, что милая, яркая и умная сестра Раиса Алексеевна связана с этим водевильным «завхозом» — коротеньким, толстым, старым и вульгарным человечком. Как досадно, Раиса Алексеевна понравилась мне.