Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Вечером в стеклянной столовой — чай, гости, торты, вино (в честь Раисы Алексеевны, кажется ее день рождения). Разговоры о Москве, о выставках, о новых книгах. Ночью — буйное веселье. Пели — «налей бокал» и «иже не херувимы», и что-то слишком веселое, финальный аккорд — слезы и поздний ропот за тонкой стеной, и энергичный шепот подруги: «Молчи! Не плачь! Нечего уж тут! Куда из столовой бутылки деть?». «Спрячь в шкаф. Накрой остатки скатертью. Завтра уберем». Все это кончилось в 5 утра. Соседка моя из-за другой тонкой стены рассказывала мне во время пира в столовой, — и когда за левой стеной никто не жаждал острых ощущений, и не передвигалось, и не падало что-то с грохотом, — рассказывала мне тихим голосом (все равно заснуть было нельзя) об Италии, о землетрясении, об Испании, Аркашоне, Биаррице и Острове Уайт в Англии, где благодаря Гольфстриму климат почти итальянский, а временами почти тропический. «На острове собиралось самое фешенебельное общество со всего мира». Отец был посланником и, когда жил в Лондоне, чтобы создать своей жене иллюзию Италии, поселил ее там — на острове Уайт. Мать ее была неаполитанка старинной фамилии, красавица (Кампа ди Сципионе). Она была певица с чудным голосом, конечно, не профессиональная певица, а салонная.

Остров Сицилия… Корсика… Королева Елизавета, Мария… Вечера, Рудольф… Вишни…

«Я тоскую о местах, о климате Италии больше, чем о людях, там — моя юность. Теперь я была бы в Аркошоне или в Биаррице…»

Раза три эта моя собеседница принимала валерианку (но запах эфира был несомненен) и раза два вздохнула, что нет света (электричество завтра поправят).

— Слышите, дождь, какой?

— Да. И уже рассвет. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Я слышу, как вы улыбаетесь.

— Да, и я тоже. Спите, Анна Иосифовна, надо заснуть — завтра работать. Вы хорошо рассказываете, и я будто побывала на Лазурном берегу и на острове Уайте.

19 сентября

В среду вечером поехала в Москву. Была у Ефимовых, у Добровых.

20 сентября

В четверг была недолго на Всероссийской Сельскохозяйственной Выставке[623]. На цоколь одного из двух огромных быков Ефимова положила сноп темно-красных роз. Проходившая вереница школьников хотела было растащить розы, но вдруг появившиеся из соседнего киоска две кепки охранили и вернули на цоколь быка жертвенные розы. Я издали видела, как одна из кепок привязала розы к ноге быка тоненькой веревочкой.

У Гизелы Яковлевны Шик в Варшаве умерли сразу три брата — один за другим — от болезни сердца.

Попрощалась с Натальей Иосифовной. Она едет в Ташкент.

За полчаса до отъезда моего в Долгие Пруды в дом Добровых примчался Иоанн со скульптором Казанцевым. «Розы!», — но тут же его внимание приковали к себе две сиамские куклы-марионетки, Шурино сокровище. Он тут же попросил Шуру разрешения привезти и «жену, и сына, и Павла Александровича (Флоренского) посмотреть, показать им этих кукол». (В его руках обе эти куклы ожили совершенно волшебно.) В Шуриной комнате он забыл и красные розы. Шура поставила их в высокую хрустальную вазу около сиамских марионеток. Иоанн успел только сказать, что розы, кажется, и быков его прославят, — какой-то иностранец записал какое-то интервью о розах. Он успел еще сказать: «Это вы? Я сразу подумал. О-ох. Я не смог не залететь к Вам, хоть и спешу, Казанцев со мной, чтобы я тут не был больше трех минут… И я спешу, мне нельзя опоздать к поезду». Тут все стали прощаться.

24 сентября

Не успеваю отдыхать днем, устаю от занятий с Валей, дочерью фельдшерицы. Придется прекратить эти занятия в дневной перерыв в работе.

С Пальминой гуляем вместе. Рассказывает мне о Крыме, о семье, об исцелении своем от костного туберкулеза ног. Она не ходила 7 лет. И вдруг встала и начала ходить, когда пришлось таскать мешки, картофель — в голодные годы, после разорения. Вечерами читаю книги из здешней библиотеки. Классику, романы, историю села Виноградово, «Долгие Пруды» тоже.

26 сентября

Минут через пять придет или не придет со станции Иоанн. Посмотрела в лунное окошко, и почему-то показалось, что не придет. Но от каждого шороха за окном и в доме меняется все на свете. Дышит вдали электрическая станция. В открытое окно — чудесный, прозрачный, лунный холодок.

Нет. Не приехал. Спокойной ночи, Иоанн.

27 сентября

Приехал! Были в Ивановском монастыре — в лесу. Лес. Солнце. Земля. Небо. «Золотая руда». Золото, багрянец, лазурь и изумруд осени. Осины, березы, дубок, ели, орешник, рябины и бузина.

29 сентября

С головой захвачена работой с детьми, ими самими, <заботой> о них. Несколькими малышами особенно, самыми отчаянными. Такие всегда интереснее.

30 сентября

После монастыря был лес. В деревне пили молоко с черным хлебом. Пруды, луг и остаток старинного парка. Было уже перед вечером, и сумерки еще не пришли. На поляне вдали помню какое-то огромное торжественное золотое дерево. И необычайно напоенными солнцем, прозрачными и сияющими были золотые, красные, зеленые деревья. Ярко пронизано все солнцем, светом и световыми золотыми тенями. И весь купол неба, и все, что было на земле, было залито золоторозовым светом.