Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Весь дом как хрустальный фонарь, замок-дворец среди леса. Через большую овальную зеленую лужайку с несколькими вековыми липами — «Старый Дом»[620] с колоннами — очень красивый. За старым домом — великолепный огромный парк, переходящий в лес и фруктовый сад, и цепь больших «Долгих Прудов». Парки сад объединяет собою и Старый Дом, и Санаторий, и еще третий просторный и светлый дом — усадьбу со своими отдельными службами. Там живет семья главного доктора (Поленского) и часть людей, работающих в санатории. Электрическая станция, конюшни, гаражи и разные службы. Прекрасная дорога через лес со станции (с платформы «Долгопрудная»), дорога через край имения ведет к большой шоссейной дороге.

Через мостик за одним из прудов, на горке, через березовую аллею — очень красивая церковь времени Елизаветы Петровны[621]. Имение давнее, принадлежало некогда роду Пушкина (до катастрофы времени Петра Великого, когда казнен был один из Пушкиных[622], связанных со старообрядцами и Софьей-царевной в заговоре стрельцов против Петра). Кто и когда строил церковь и Старый Дом, не знаю. Очень красив парк, Долгие Пруды, сам Старый Дом. В нем теперь Дом отдыха. Церковь с отдельными домами и службами тоже как отдельная усадьба. В церковь надо идти в горку, по дороге через лес, мимо большого пруда и надо пересечь шоссейную дорогу. Дорога, как стрела на том берегу; очень красив этот «тот берег» с пологими зелеными откосами, рощей и церковью на горе. А еще за горкой — умно, красиво и удобно (и просторно, как и все здесь) — деревня, село Виноградово.

От Старого Дома покатая открытая, окруженная лесом, лужайка-цветник спускается террасами к Большому Пруду. На пруде — пристань с лодками. Дальше (уже не видные от дома) — купальни.

Большое окно почти во всю стену моей комнаты смотрит со второго этажа санаторского дома на небо, на леса, на птичник и на тропинку, ведущую к дороге на станцию. До станции всего 15 минут ходьбы через лес. Комната моя небольшая, вся деревянная, некрашеная, напоминает кельи в монастырских гостиницах.

У окна письменный стол красного дерева, ореховая кровать с пружинным матрацем и мягким пышным наматрацником. В углу между кроватью и стеной — ночной столик с мраморной доской. Над тумбочкой — вешалка с темно-серебряными русскими витязями. На вешалке под простыней — платья из белой холстинки с бело-синей узорной набойкой, синее платье с белой косынкой, в нем я снята на дошкольной группе (на лестнице трапезной в Сергиевом Посаде 1922 г.), черная шерстяная юбка и две шелковые кофточки — ярко-зеленая и темно-синяя — мягкий крепдешин не шуршит. И еще клетчатое платье с большой белой косынкой, концы косынки завязываются на груди, шея открытая.

Тумбочка накрыта белым полотенцем, а на ней зеркало, мыло, щетки, гребешки, кустарная чашка деревянная с иголками, шпильками, нитками. В комнате еще — старинное бюро-комод, стол красного дерева (секретер), очень красивый и удобный. Рядом с ним — плетеный диванчик, прикрытый моей бабушкиной ковровой шалью. Над ним мой зайчатный кустарный ковер, работы Надежды Сергеевны Бутовой. У письменного стола — кресло с парчовым сиденьем. На столе электрическая лампа с пышным шелковым абажуром. На окне огромная расписная фарфоровая ваза и большие (во всю стену) парусиновые шторы. Стены и двери тонкие и звонкие. За стенами слышу, как дышат две соседки — с той и другой стороны. Эта эфемерность стен — единственное неудобство моего нового жилища. От меня шума нет — книги и письма, и стихи Вавочки, которые я переписываю в томики с ее клочков и разорванных тетрадей — никому не мешают.

Уже ориентируюсь среди людей бабьего царства. Мужчины не в счет — все одинаковые, кроме доктора, далеко и официально стоящего от всех сотрудников санатория. Живут здесь люди, кажется, недружно. В таком-то лесу, в таком-то хрустальном тереме-дворце. Отметила трех женщин: одна безвредная, другая безобидная, третья уязвлена и разорена до нервного расстройства. Других еще не рассмотрела, еще не отмечаю их отдельно.

Я еще не поняла, почему так странно и неравномерно распределены дети между педагогами. У двух опытных учительниц по одной палате детей одного возраста (что удобно для занятий с ними). У меня три больших палаты девочек и мальчиков очень разного возраста. О четырех подростках случайно от няни узнала, что они «только что» переведены ко мне от двух других учительниц («потому что они беспокойные»). Все дети прикованы повязками и гипсом к постелям. На четырех учительниц — 75 детей. «Когда придут холода», разделим детей по группам, а теперь, когда детей перевозят с места на место для солнечных ванн, это неудобно.

Чувствуются какие-то острые старые счеты между учительницами, между «верхом» и «низом» (двух этажей), между учительницами и сестрами, сестрами и нянями, нянями и кухней, кухней во главе с красивой, надменной, представительной «кухонной королевой», экономкой санатория — Марией Францевной.