Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

В сущности, я сравнительно спокойно прохожу через конец этой своей эпопеи. И это отвращение к яркому свету и, особенно к ярким цветам, к громким звукам, к быстрому движению, и повышенная настороженность к людям посторонним, и чувство наклонной плоскости и душевной психической неустойчивости — все это перекатится, если не почить на этих лаврах.

7 февраля

О. Бессарабова — В. Затеплинской

«Монастырское». Как только оно вышло, Вавочка надписала на нескольких экземплярах — мне, тебе, Зине и еще некоторым своим друзьям. Книжечки эти остались в Посаде. Пошлю твою тебе вместе со Шмаковым[674], которого куплю и отошлю (если его продают) в эту свою поездку. Не брани меня, я уже побранила. Червонцев Вавочке больше не посылай. Она тебе сама напишет, и мне сказала, что ей теперь не надо.

10 февраля. Долгие Пруды

Не могу и представить себе, что когда-нибудь, где-нибудь мы можем встретиться — я и скульптор Ефимов Иван Семенович.

А если случайно, где встречаются вообще люди, мы, конечно, подойдем друг к другу, ведь мы «на той степени культуры» и т. д. И никакой ссоры, никаких теней у нас не было. Было несколько фраз моих его жене в последнюю нашу встречу в их доме. Я даже рада буду, как радуешься музейному фарфору, который стоит уже на полках за стеклом, за номером… каким? Четвертым? № 1 Ник<олай> Григ<орьевич>, № 2 Толстов, № 3 О<тец> П<авел> Фл<оренский>, № 4 Иоанн. Не фарфор, а может быть, куколка, из которой вылетела уже бабочка.

Тигр, обезьяна, сентиментальный деревянный петербуржец в счет не идут. А такие подорожники, как слепой Морозов, слепой Звездочкин и другие светлые и темные тени — кому поклон, кому молчание.

15 февраля

12-го вечером был праздник двухлетия со дня свадьбы Шурочки и Алекс<андра> Викторовичах

Софья Алекс<андровна> Зегебердт (сестра Фил<иппа> Алекс<андровича>), Вера Евгеньевна Беклемишева[675], Мария Львовна Година, Лиля Шик, я, брат мой Всеволод и все домашние.

За столом говорили о Михаиле Бакунине, о «Бесах» Достоевского, о работе Гроссмана о Бакунине и Ставрогине, о критике Полонского статьи Гроссмана[676]. Полемические страсти разгорелись и перешли на утопии, романы, рассказы Г. Уэльса, книги которого все присутствующие, в том числе и Всевочка, знали вдоль и поперек.

Даниил был первый раз в костюме взрослого человека. Ему уже 18 лет. Он надел изящный костюм Алекс<андра> Викт<оровича>, а Ал<ександр> Викт<орович> — Данилину черную бархатную блузу с отложным воротником. Блуза эта так хороша на нем, что Ал<ександру> Викт<оровичу> рекомендовано дома ходить всегда в такой одежде.

За этим праздничным столом первый раз я заметила, что Фил<ипп> Ал<ександрович> стареет. И уже идет за молодежью своего дома, уже не сияет фейерверками, не решает мировые вопросы за чайным столом, как прежде. Стареет. Может быть, он говорит много? Но раньше этого ему не ставилось в счет. Я помню его 8 лет тому назад. Заслушивались все, кто его слышал. Тогда он был другой. Или я была тогда другая? И время было другое. Эти годы как-то сбили его, приутишили. Изредка только бывает он громокипящим кубком, но на минуту. Но быть радушным хозяином не разучили его и эти годы.

На другой день, в день рождения Саши, когда Фил<ипп> Ал<ександрович> не смог пойти к нему и, вернувшись домой с какого-то заседания в час ночи, позвонил Саше по телефону, и, извинившись, что не смог прийти к нему, поздравил сына с днем рождения, я мысленно отдала честь Фил<иппу> Ал<ександровичу> и восхитилась формой его извинения и приветствия.

Ну, молодежь, позвони-ка так по телефону! На другой вечер, когда весь дом ушел к Саше, я, Алекс<андр> Викт<орович> и нездоровая Шурочка устроили чудесный пир в Шуриной комнате. Порадовали нас и живые мимозы, которые я принесла в их комнату еще вчера — «целый сноп!».

С детьми мне хорошо и легко.

16 февраля. Долгие Пруды

Вечером, часов в 8, когда из Москвы вернулись мои соседки по комнате, вдруг затаилось дыхание — показалось, что слышу знакомые шаги. На мгновение — острый как бы укол в сердце (физически ощутимый) и спокойствие, глубокое, прочное. Нет, не он. Не приехал.

18 февраля