Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Женская губернская конференция «Медикосантруд»[677] в Колонном зале Дома Союзов (в бывшем «Благородном дворянском собрании»). Две тысячи женщин. Хрустальные люстры и канделябры еще убраны черным газом или крепом. В этом зале стояло тело Ленина. Траурное убранство зала строгое, красивое. Много молодых, красивых, хорошо одетых женщин, больше — просто одетых, спокойных, внимательных «средних» женщин, и большинство простых женщин — сиделок, уборщиц. Несколько мужчин — как иголки в стоге сена. С трибуны деловые женщины говорили о деловом — их слушали внимательно. Две старушки, как тени с того света, беззвучно что-то сказали, их почтительно почтили приветствиями. Одна лет пятидесяти, с красиво остриженной пышной головой, красивая, видно, любит пожить на этом свете… «Общественные столовые, прачечные, нам нужно время, чтобы учиться догонять жизнь, а не стряпать во время отдыха после работы, одинаковой с работой наших мужей, отцов и братьев. Да здравствует женщина всего мира!» (А кудряшки на лбу — прыг, прыг.) Убеждала аудиторию побольше рожать детей. На пользу государству. А государство должно заботиться, да уже и заботится о воспитании и образовании детей. Детские ясли, сады, дома, очаги. Увольнять женщин-матерей не могут. Дается двухмесячный отпуск. Пособия. Усиленное питание. Охрана материнства и младенчества и т. д. Она не сторонница абортов. «Рожайте, рожайте, товарищи женщины!» Это была Коллонтай[678].

После нее на трибуне появился колобок, или сыр, катающийся в масле, — Семашко[679]. Встретили его как отца родного, как оперного тенора. С первого же слова он всецело овладел вниманием аудитории и сказал яркую, сильную, живую речь о Ленине. Замелькали в тишине белые платочки, вставало величие, простота и мудрость «всемирного вождя» — Ленина.

Потом был траурный концерт — прекрасный хор, оркестр. А на экране — над эстрадой — похороны Ленина. Было особенное, сильное впечатление от сознания, что все это было именно здесь, в этих стенах. Грандиозное, многомиллионное, народное траурное действо, зрелище скорби страны, народа — траур народа, перелившийся из Москвы по всей стране. Многие плакали — тихо, безмолвно. И тут же бутерброды с колбасой и крымские румяные яблоки.

Поразили меня спокойствие и простота этих женщин, уместность их в этом пышном, старинном, царственном Колонном бальном зале. Может быть потому, что здесь их было так много, и потому, что они пришли сюда не для танцев, а на конференцию. Она устроена умно и внимательно. И получилось впечатление, что такие конференции нужны. Я с глубоким удовольствием слушала рассказ нашей поварихи Марьюшки. Она рассказывала мне очень подробно, как будто я сама не была там с нею. Рассказала она несравнимо лучше меня, и я попросила Марьюшку рассказать о конференции няням и всем у нас в санатории. А я добавила кое-что, о чем Марьюшка только упомянула (содержание речей Семашко, Коллонтай, записанные мною некоторые сведения и цифры из речей других ораторов). После нашего рассказа наши няни пожалели, что не поехали на конференцию. Скотница Лиза объявила, что и она решила быть сознательной. На бутерброды и яблоки я не обратила внимание, а Марьюшка говорила о них с умилением, как о почетном угощении гостей конференции. Я прибавила тут же, что женщины на конференции были не только гостьями, но скорее хозяйками. После доклада ко мне подошел человек, которого я не замечала, хотя и видела в канцелярии. Он сказал, что я с большим тактом «выдвинула» Марьюшку, как «опытного агитатора». Я ахнула (не вслух, конечно).

После конференции (от 2 часов до 12 часов ночи была эта конференция) — у Добровых. Горячий чай, что-то вкусное, теплая ванна, чистая мягкая постель под шелковым пуховым одеялом — от приветливого уюта и дружественного тепла в этом доме (в этой семье) я сразу отдохнула, и было так хорошо, что и спать не захотела. А тут еще на столике оказалась «Маленькая хозяйка большого дома» Джека Лондона. Не удержалась и прочла этот роман (до 5 часов утра). Встала в 8 часов утра и успела попасть к 10 часам утра на работу в Долгих Прудах. (Роман увлекателен, но клондайкские рассказы и другие романы лучше.)

19 февраля

Вчера я была в Москве на конференции. А в Долгие Пруды вчера днем приезжал «высокий старик Ефимов». Няня Агаша сказала ему, что я в Москве до завтра.

Он уехал в Москву со следующим поездом.

21 февраля

…«Приезжал высокий старик Ефимов». Хорошо? Хорошо, что и не застал меня. Мне теперь легче быть свободной — и свободной не поневоле, а уже по воле своей.

Посмотрим, что скажу об этом через некоторое время.

Но я знаю, что на свете есть радость. Радостно мне. И свободно. И бывает так, что все на свете — вот в этом такте общей, мировой (космической?) гармонии. Что еще? Боль я не спрятала в сердце. Положила ее на ладонь и подняла ее к солнцу. Она и проросла какими-то новыми ростками. Это не опустошение, это новые ростки души, жизни. И еще будут другие, мне еще неведомые. И пусть будет все, что придет в жизни.