Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Я была у Нат<альи> Дм<итриевны> и Мих<аила> Вл<адимировича>, у них были Челищевы — Екатер<ина> Алекс<еевна> и Нелли, а потом и Сережа Истомин. Челищева (урожд<енная> Хомякова)[684] как тромбон и пушка и кокетлива чрезвычайно и необычно. В сапогах, с арапником, со сворой собак путешествовала и охотилась по всей Европе и чудачила невероятно. Блестящие быстрые глаза, умный острый язык, вкус к вдохновенной сплетне.

Сегодня в понедельник 28 апреля уехала в Москву Валя.

Я была у Тани Розановой. У Лиды большой разговор с Ниной (Тарасовой). Нат<алья> Дм<итриевна> ждет второго ребенка[685]. Фаворские переехали в новый домик на Вифанке.

29 апреля

Третий день Пасхи. Еду в Москву. Устала от этого отдыха в Сергиеве.

15 мая

Когда я была в Воронеже, Ив<ан> Сем<енович> звонил к Добровым, спрашивал, где я.

30 декабря. Москва

1-я Градская больница на Большой Калужской[686].

Когда закрываю глаза, все какая-то воронка из мрака свертывается и кружится, а открою глаза — яркий свет верхней лампы. Все больно. Острое воспаление суставов — ревматизм.

Никого не ждала. Вдруг пришла Лиля Елагина (Шик) за зеленой вязаной кофтой, которую мне надела Вавочка. Принесла мандаринов, халвы. Изящная, стройная, с жемчугами на тонких пальцах. Светская девушка, актриса Вахтанговского театра. Вспомнила апельсины на снегу. Неужели они были когда-то?

Страдания больных соседок и множества других — за стенами палаты — темными и красными волнами заливают голову, сердце. Господи, пошли смерть умирающим. Успокоение.

31 декабря

Была Шурочка Доброва. Любовь, нежность, горячесть дружественности принесла она с собою. Принесла и книгу Вассермана «Каспар Гаузер»[687], и всякие мелочи, и съедобное. Женя понравилась Шуре и Алекс<андру> Викт<оровичу>. У Алекс<андра> Викт<оровича> опять острый приступ спондилита.

10 вечера

Мертвенно бледные лица почти все с открытыми ртами. Ряды кроватей, запахи лекарств, дыханий, тел и больницы. В коридоре тихо двигаются няни и сестры.

Подходит Новый 1925 год. Перебираю, как драгоценные четки, имена дорогих мне людей, † Анна, † Александр, † Дарья, † Петр, † Иван.

1925

1 января

A.B. Коваленский

Под охраной серых зайцев
Видит Ольга много снов:
Видит крашеных китайцев
С Алеутских островов.

Вот летят, несутся мимо,

Шевеля крылами ель:
И Флоренский, и Ефимов
И туманный Рахмиэль.

Вот вокруг столпились братья,

Точно тени на стене;
Вспоминая про Зачатьев,
Ольга стонет в полусне.

Точно память — перевитый

Именами толстый том…
«Жизнь доходит до зенита,
Что-то ждет меня потом!»

«Боже, вновь придут отливы,

Сяду, сяду на мели!
Ах, пока я так счастлива,
Уведи меня с земли!

Надоела форма носа,

И фигура, и черты,
Лучше, лучше в звездных росах
Собирать Твои цветы!»

Была Елизавета Михайловна Доброва и Валечка.

2 января

Фил<ипп> Алекс<андрович> Добров принес мне письма, и сверток от Шуры, и книгу от Алекс<андра> Викт<оровича> с шуточными его стихами «Под охраной серых зайцев…»

Маленькая, раздражительная, скрюченная ревматизмами, больная раком желудка, немолодая фабричная работница мечтательно: «Я хушь не образована и не знаю, как это обтолковать, а скажу прямо — природа притягивает ка-ак магнит!» Ее собеседница — некрасивая и немолодая женщина с невероятными запасами темперамента и юдофобства, жена двадцатидвухлетнего мужа, коммунистка, «но между прочим и хиромантка, и гадалка» пылко вдруг сказала: «Лопни мои глаза, чтобы я поверила, чтобы девица, дожившая до 25 лет, не жила бы с мужчиной. Это вранье или какой-нибудь урод безносый. И не то чтобы она младенца куды дела, девицы-то опытные, не то что дуры-бабы, каждый месяц с абортами!» И разговоры о семейной жизни — еще хуже.

Женя Бирукова принесла книги, письма, яблоки и всякие сладости. Сергей Павлович Мансуров и Михаил Влад<имирович> Ш<ик> скоро будут священниками. Женя подружилась с С<ергеем> Сидоровым.

6 января

Какое большое и неудобное у меня сердце. Не дает лечь удобно, как ни укладывайся. И острые боли в суставах рук, ног.

Сочельник. Все помню: Воронеж, Москву, Сергиев Посад, Долгие Пруды. И всех любимых и дорогих.

В палатах разлагаются и умирают. А на лестницах, в ванных и в уборных комнатах этого же Дома страдания ходячие больные, чужие друг другу люди встречаются, как если бы они были у себя дома, в ресторанах, на бульварах. И тут же к матерям приносят младенцев — кормить, и тут же умирает отравившаяся девушка, и тут же «тошшат носилки» с умершими, и тут же делаются аборты. Эта «абортная палата» всегда переполнена.

Кухарка о родах: «Крута горка, да забывчива».