Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

«Наши гости скоро уехали. Сперва уехал Борис на извозчике с чемоданом и непродающимся Репиным. После его отъезда мы пошли на рынок за грибами усладить отъезд Миндлина. Мы его хотели проводить. Скоро настал этот день. В четверг 5-го выйдя из дома. Э.Л. нес свою корзинку, я — полку. Мы проводили Миндлина до Лубянской площади. Подошли к углу, и Марина купила Мин<длину> два кармана яблок и отдала ему последние 20 тысяч. Мы поцеловались, и поцеловались еще раз и еще раз. Мы его перекрестили, и он пошел. Пошли и мы».

Вот Вам, милый Эмилий Львович, кусочки тех дней — на память (но не для печати!) Благодаря этим отрывкам Вам, верно, еще что-н<ибудь> вспомнится из тех баснословных времен!

Борис Бессарабов — Ольге Бессарабовой

6 июня. Москва

Дорогая Олечка!

Сегодня в ЦУПВОСО решалась судьба моего лета, и может сложиться дело так, что я могу поехать в командировку с инспекцией Жел<езнодорожных> Войск республики во главе с Начальником Жел<езнодорожных> Войск республики и мной, так как если я поеду, то с полномочиями Военкома Жел<езно-дорожных> Войск республики. Основной наш маршрут намечается через Украину, Крым, Кавказ и Закавказье. Обратно ехать будем через Воронеж. Командировка предполагается недели через полторы, две до начала августа.

В тот же день, когда это выяснится окончательно, я напишу тебе об этом письмо.

Этой командировки я очень хочу, так как она с большим избытком обеспечит мне зиму, и я смогу по-настоящему помочь и Вам.

Недавно у меня был разговор с Елизаветой Михайловной о моем житье у них, и мы пришли к заключению, что отношения у меня со всеми живущими в доме после эпопеи с Эсфирью и Шурочкой изменились и разлад не отходит, а наоборот углубляется.

Другой разговор через несколько дней был для меня мало понятным: Елизавета Михайловна вдруг сказала на отъезд Виктора, что она этому очень рада и не может себе представить, как это я уйду от них, «мой второй сынок»… Мне этого не хочется, и будет очень жаль.

Марина мне передала, что Татьяна Федоровна в «Шурочкином возмущении» рассказывала ей о том, что «нам всех приходится содержать». Никто ничем не помогает. Борис же поселил в доме сумасшедших коммунистов: Ридаля и Малоченко[106] (они у нас только спят в совершенно пустой комнате).

У Марины сейчас содом: приехала сестра Ася с сыном Андрюшей. Марине очень трудно, она превратилась в загнанного зайца, и у нее все время болит голова, так что она не может даже работать и делает, что попадается под руки. Марину я понимаю до мелочей и очень к ней внимателен, больше не через нее, а через реальности по отношению к Асе с устроениями на пайки и прочее. Марина это тоже чувствует и у нее проскальзывает внимание ко мне, но очень пассивно, так как она меня не совсем еще и не до конца понимает, и с головой увлечена сейчас кн. С. Волконским (теоретиком театра).

На днях был у Марины и сказал, что я от Добровых ухожу и мне нужна комната или угол. Это до Марины дошло. Она понимает, что лучшего «квартиранта» она себе не найдет, и очень тепло, но очень осторожно и символично подчеркивает, что у нее полная свобода от быта и для роста души. Нужна выдержка в таких вещах, и я думаю, что Вам, Борис, будет хорошо. Я даже и заботиться умею.

Вчера был долгий разговор с Асей. Я рассказывал ей о себе. Говорили о ней и о Марине и о коренных различиях в них. Ася несет крест — судьбу в других — себе, Марина в людях — для себя. Марине очень везет в людях, и ее по-настоящему любят. Начиная с Алечки и Сережи (ее мужа)… Асе не везет в людях и даже в отношении к ней сына: «Я знаю, что Андрюша никогда не бросится ко мне на шею поласкать меня, когда я плачу, а Алечка чутко ласкает Марину в малейшем ее волнении».

«Марина-Алечка». «Ася и Андрюша».

Ася с большой горечью рассказывает о том, что Марина ее совсем не понимает и не хочет этого, и слушает ее крайне рассеяно. «А я ради Марины бросила всех своих людей в Крыму, в этом мой крест… Мы с Мариной жить под одним кровом не можем»…

Вчера же Ася и Марина после моих рассказов о письме к тебе под музыку Ридаля, захотели слушать музыку, и мы решили пойти к приват-доценту Школьскому[107], слушать Ридаля, сольное пение сестры Школьского….

Зашли с Арсением к Цветаевым, но у Марины очень болит голова и она без аспирина не хочет идти и в случае, если он будет — пойдет. Я и Ридаль отправились «вне пространство», искать аспирин. Арсений говорил дорогой, что это все «безнадежное предприятие»… Зашли в первую попавшуюся советскую аптеку, где стояли аптечно-белые женщины, и на вопрос их, что мне нужно, и на ответ, что у них аспирина нет, я раза три сказал: «Поймите Вы меня, что мне очень нужен аспирин!» — после этого они полопотали на каком-то тарабарском язычке и одна из них отозвала меня в сторону и, приготовляя два порошка сказала: «Вот видите, у меня душа еще не очерствела»…

— Я очень и очень этому рад… удивительно хорошо…

— И я рада, Вы счастливы, что я сегодня дежурная. 

— Аспирин есть! Чудом достал!

— Чудная реплика этой женщины — «душа еще не очерствела». Правда, Ася?

— Да! Это замечательно….