Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Еще думала об одном: мы, и без того преображающие, мы, обвинение в гиперболичности несущие как хвалу (а есть хвала — вне гиперболы? А гипербола сама — не есть ли хвала Создателю, создавшему такое) — с тем воспит<анным> наклоном недоумения в ответ на вещь заведомую — во что́ бы мы, ты и я, превратили любовь, стихию гиперболы, родное лоно ее. Ах, Бальмонт с его «грудью» и Пушкин с его «ножками» [1419], ведь в том-то и дело, что в любви и вода — не вода и земля — не земля, неузнаваемо — знакомое, знакомо — неузнаваемое (проверь 10 раз, — все правильно!) уж куда ближе к д<елу> Соломон, несмотря на все свои груди, с его — неподобностью образов ^{312} [1420] (NB! Песнь Песней не люблю). Грудь — как — вздор. Отставить грудь, одно как, или упразднить его — просто. Сравнение без перевода, иероглифы для любящих, для как мы — любящих, для однородцев, остальные пусть ходят просто — по лесу, не знаю, по какому, с родн<ым> неузн<аванием> вещи, п<отому> ч<то> до нее, любви, этой вещи не было, не та вещь была, и с др<угим> неузнав<анием> потом, после любви, п<отому> ч<то> вещь, виденная некогда, уклонилась, провалилась в любовь и вместе с любовью. («Не тот человек» — совершенно верно, не тот человек, п<отому> ч<то> тот был, пока любила, но был.) Понимаешь, Борис, при нашем знании каждого изгиба, поворота и провала, неужели мы, ты и я, не сумели бы — силой — волей — жилой — поэтически направ<лять> любовь, противуборствуя и покор<ствуя> ей, как — ход поэмы, смыслу противуст<авляя> звук и звуку — смысл. Есть жестокие мелочи, мне стыдно о них говорить, стыдно слово брать под перо, самое простое: нервы. В любви — и нигде больше — я нервна: как лошадь. Вот эти вострые лошадиные уши, наставл<енные>, эта мания гончей, выставляющей нос, лису унюхавший, а м<ожет> б<ыть> не унюхавший — бредит лисом воображение! — но — пошло! И ка́к неотвратимо. В этом ты должен быть старше меня, спокойнее, умным поводырем. Здесь — в лошадино-ушно-гончье-песье-лисьем — ты должен вести, выручать, спасать. П<отому> ч<то> я в этом брежу и всегда в злостную для себя сторону. Болезнь гордости. Остерегаю (и сама смеюсь, — точно ты завтра должен приехать!)

_____

Еще одно мерещится — прости наперед за скачки́. Любовь, в просторечии жизни, это бой, данный друг другу, т.е. полом — полу. Явно две стороны, наивно и очень коротко воображающие, что — одна, одни — против всех. Неизбежное фиаско вражеского «мы». Die feindlichen Brüder ^{313}, Ахилл и Гектор, возомнившие себя Ахиллом и Патроклом [1421]. (Неслиянность от неверности упора, упор — друг в друге / Графически: упор — друг, в друге.) Раз упор друг в друге, то — уже друг против друга, т.е. бой. Ахилл и Патрокл — (дружба) одна сторона, упор / Ахилл и Патрокл, дружба / Ахилл же и Патрокл — дружба — совместный упор в третьем, отпор, т.е. общий бой. Грех любви, Борис, и ее конец в ее взаимо-, а не совместно-обожествлении — борении — горении. И вот, Борис, зная это, неужели мы, ты и я, братья, Борис, не сумели бы из этой жестокой частности взаимопожирания сделать — общее дело — cause commune, конец <вариант: острие> одной стрелы…

Довелось мне, на неведомо-каком повороте, встретить:

        …забыв наезды
Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
Про дела отцов… [1422]

Звездный счет, во время песен, петь и считать, вот твоя, моя, наша «обстановка», Борис, все наши черновики. Никогда я так ни одного человека не боялась, как тебя, всего твоего богатства, до которого у меня есть жезл. Sesam, thue Dich auf ^{314}, — невозвр<атность> этого слова! А не было еще сказки о Сезаме — поглотившем, не выпустившем. А не было сказки о человеке, не захотевшем назад, с частичностью сокровищ в полах. Нет — была — немножко другая — Эвридика, не захотевшая (ибо оборот Орфея дело ее — глаз). Сезам, Аид — одно, из внутренности вещей возврата нет. [Спящий Сезам, п<отому> ч<то> ты конечно спишь с твоими неловкими и торопливыми гостями <вариант: пришельцами>] от страха перед тобой. Спящий Сезам, ибо ты, конечно, спишь, ибо — что́ знает Сезам о своих сокровищах? Он: они — одно. Он сам — понятие сокровища. Для других «сокровище», для себя «я». Чтобы Сезам себя сокровищем, т.е. свою силу, осознал, нужна жадность, равная сокровищу, зоркость, равная сокровищу, вместимость, равная сокровищу. Сезам тогда проснется, когда придет гость, захотевший взять всё <подчеркнуто трижды>, т. е — рукой не двинуть. Век, тобой воспеваемый, сумел взять у тебя — тщедушного скелета Лейтенанта Шмидта, сведя тебя, вечного, «ich der in Jahrtaus lebe» ^{315} — к частности не поколения даже, а десятилетия его — на одном отрезке земного шара, когда — вселенная! Борис, Борис, не знаю твоей Елены [1423] — но — хорош<о> <нрзб.>!