Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

— С писательскими делами мне — не лучше. 1928 г. — 1931 г. Из всего написанного напечатана только моя Гончарова, которую Вы знаете. Перекоп (6 мес<яцев>) работы) и французский Мо́лодец (8 мес<яцев>) — лежат. Первого не взяли ни В<оля> Р<оссии>, ни Совр<еменные> Записки, ни Числа [1280]. Второго («Le Gars» [1281]) слушало несколько поэтов, хвалили все, никто пальцем не двинул [1282]. «Отнесите туда-то, но будьте готовы к отказу» (на днях, один из редакторов «Nouvelle Revue Française)) [1283]). Спрашивается — зачем тогда нести?

Не зарабатываю ничего.

«Перекоп» мне один знакомый перепечатывает на машинке [1284], как кончит, пришлю Вам оттиск, в печатном виде Вы его никогда не увидите.

_____

Очередное, даже сегодняшнее. М<арк> Л<ьвович> настойчиво просил меня статьи для 1-го № Новой Литературной Газеты. Написала о новой детской книге [1285] — там, в России, о ее богатстве, сказочном реализме (если хотите — почвенной фантастике), о ее несравненных преимуществах над дошкольной литературой моего детства и — эмиграции. (Всё на цитатах.) Но тут-то и был «Hund begraben» [1286]. Нынче письмо: статьи взять не могут, п<отому> ч<то> де и в России есть плохие детские книжки.

Писала — даром.

(NB! В статье, кстати, ни разу! «советская» — все время: русская, ни тени политики, которая в мою тему (до-школьный ребенок) и не входила).

Деньги, на к<отор>ые издается газета, явно — эмигрантские. Напиши мне Слоним та́к, я бы смирилась (NB! не сто́ю же я — эмигрантских тысяч!), так я — высокомерно и безмолвно отстраняюсь.

Всё меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна [1287].

_____

Таковы мои дела. Мура отказались принять в детскую (дошкольную) школу из-за роста. (Принимают до 7-ми лет, ему тогда не было 6-ти). Аля на целые дни уезжает. Работает вяло. Дома ей скучно, я страшно измучена их вечными ссорами и, вообще, жизнью, — громкий смех (ха-ха-ха!) страшно раздражает, м<ожет> б<ыть> потому что никогда сама так не смеялась. — «Вы хотите, чтобы мне было 30 лет». В ответ — молчу.

К довершению всего у меня на почве общего истощения (ходила в клинику, смотрел при 20-ти студентах профессор) вылезла половина брови, — прописал массаж и мышьяк: ничего не растет, так и хожу с полутора бровями. Но к этому отношусь созерцательно, ничего кроме иронии не чувствую. Точно не моя.

_____

Одна радость: скоро весна. Зима была бесконечная, грязная, без снега, с вечным дождем, пресловутый «climat doux» [1288] Парижа.

Чувство, что замерзла до дна души. Пишите о себе, дорогая Анна Антоновна, о здоровье, работе, самочувствии, семье, душе.

Когда-то увидимся?

Целую Вас нежно.

                             МЦ.

Читали ли Вы замечательного Петра I — Толстого [1289] (к<отор>ый в России).

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 87-89 (с купюрами). СС-6. С. 390-392. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 140-143.

10-31. А.А. Тесковой

Медон, 27-го февраля 1931 г.

          Дорогая Анна Антоновна!

Вот уже поистине — пришла беда раскрывай ворота́!

Я попала в самую настоящую беду.

На следующий же день, после моего письма к Вам — неужели только вчера? — получаю банковский конверт. Вскрываю: дирекция просит зайти для ликвидации какого-то дела. — ? — Вчера же еду, и —

24-го декабря я получила по чеку деньги, и они ошибкой вместо 6 фунт<ов> выдали мне 10 ф<унтов>, т.е. вместо 750 фр<анков> —1250, т.е. я им должна 500 фр<анков>. Расписка этой операции у них налицо.

Дело в том, что я, когда получала, не посмотрела на чек, просто — дала, и когда получила больше, просто обрадовалась: д<олжно> б<ыть> на этот раз прислали не 6 фунт<ов>, а 10.

А теперь — надо отдавать. Срок по 1 —ое апреля, листок мне пришлось подписать, единственное, чего я добилась — платежа частями.

С<ергею> Я<ковлевичу> я конечно ничего не сказала: извелся бы, тем более, что достать ему не у кого, и так еле наскреб на учение (курсы кинематографической техники). Если бы он знал, что я подписала такую бумагу, он бы с ума сошел от ужаса, а что мне было делать? Они могли бы меня еще обвинить в злостном воспользовании их ошибкой, — ведь нужно быть мной, чтобы не посмотреть на чек!

Главное горе в том, что этот чек был последний, что помогавший нам Св<ятополк->Мирский (Вёрсты — критик) [1290] больше помогать не может. (Потому-то я и подумала, что в последний раз прислал больше!)

Что у него-то просить, ему рассказывать всю эту историю — совершенно немыслимо. Он, кажется, то немногое что́ имел — потерял на каких-то бумагах.

Словом, умоляю Вас, дорогая Анна Антоновна, каким-нибудь чудом достать мне половину этой суммы — т.е. 250 фр<анков>. После вечера (будет весной) [1291] отдам. Вечер, какой ни есть, всегда дает 1½ тыс<ячи> франков.

Боюсь, что если долго не буду платить, они мне опять напишут, и С<ергей> Я<ковлевич> все узнает, — конверт с печатью банка.