Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Читала прозу — История одного посвящения, которая пойдет в Воле России [1412] и которую пришлю Вам — второе отделение стихи. Была в первый раз за все свои вечера (пять или шесть) не в черном, так как моя приятельница Извольская уезжая подарила мне распоротое девическое платье своей матери (— жены посла, рожденной баронессы Толль [1413], — для современников «Nini» — «le sourire de l'ambassade» [1414] —) платье 50 лет (если не 55) пролежавшее в сундуке — чудного шелка и цвета: чисто-красного. Так как цвет сам по себе был восхитителен, я решила не [красить] [1415] портить ради одного вечера, отдав в краску, и шить как есть. Оказалось, что я в нем «красавица», что цвет выбран (!) необычайно удачно и т. д. — Это мое первое собственное (т. е. шитое на меня) платье за шесть лет.

Вечер дал мало, хотя народу было полный зал, но всё дешевые билеты, ибо любящие — не имеют, имеющие — не любят. Кроме того многие разорились. Так что уехать на лето не придется. Но обеспечена уплата квартирного налога. Кроме того, лето пока не жаркое, и мы все-таки за́ городом. Хуже с квартирой. Полоумная хозяйка затеяла переделку: вроде Метаморфоз Овидия: из кухни — ванную, из ванной — кухню, и повышает за это годовую плату за 1200 фр<анков>. Мы даем 500, если не согласится придется съезжать, т. е. все лето (съезжать надо 1-го октября) искать.

Ненавижу квартирные переезды, выбивающие из рабочей колеи на недели по крайней мере.

Была два раза на Колониальной выставке [1416], лучшее — негры, из стран — Конго, т. е. их жилища и искусство. Портит выставку множество ресторанов и граммофонов с отнюдь не колониальной музыкой, а самыми обыкновенными тенорами и баритонами.

Но, если в синий день, в полдень (когда все завтракают, т. е. отсутствуют) да еще среди чудных гигантских благожелательных негров — можно почувствовать себя действительно за тридевять земель и морей.

_____

Пишите, дорогая Раиса Николаевна, о сыне; — надеюсь выздоровлении — о лете, планах и достоверностях.

От Бориса давно ничего, да и я не пишу. Может быть что-нибудь знаете от Жени? [1417]

_____

Дорогая Раиса Николаевна, большая просьба: выходит отдельным изданием моя поэма «Крысолов», по подписке. Не найдется ли среди Ваших знакомых несколько подписчиков? Подписные бланки посылаю отдельно, а вот, пока, один на показ [1418].

Обнимаю Вас и жду весточки.

                             МЦ.

Впервые — Минувшее. С. 266–267. СС-7. С. 338–339. Печ. по СС-7.

39-31. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Дорогая Саломея! Спасибо за весточку и за приятную весть (билеты). Читать Мандельштама лучше вечером и без Мура. Если позовете на чтение Путермана — думаю — доставите ему удовольствие — ввиду сюжета. Muselli [1419] наконец написала — целый опросный лист — но ответа нет, может быть давно уже у себя на родине (родинах: двух, — в Нормандии и Корсике [1420], или так: на одной родине и в одном отечестве).

Есть всякие новости, одна из них — предстоящий визит к Бассиано [1421] (Commerce) и связанная с ним большая просьба: у меня два платья: одно черное, до колен — моего первого вечера (1926 г.) [1422] другое красное, до земли — моего последнего вечера (1931 г.) ни одно не возможно. Может быть у Вас есть какое-нибудь Вам не нужное, милая Саломея, Вы ведь выше меня, так что Ваши по-коленные мне под-коленные. — Какое ни на есть у меня, кроме этих двух, только фуфайки или из toile basque [1423] (зебра или забор!).

Новости расскажу устно, жду оклика, обнимаю Вас, прошу прощения (попрошайничество) и благодарю (билеты).

                             МЦ.

Медон, 21-го июня 1931 г.

Впервые — СС-7. С. 141. Печ. по СС-7.

40-31. Б.Л. Пастернаку

<Между 2 и 10 июля 1931 г.>

Дорогой Борис, я стала редко писать тебе п<отому> ч<то> ненавижу зависимости от часа, — содержание, начертанное не тобой ни даже мной — не начертанное, а оброненное случайностью часа. <Над строкой:> Мне хотелось бы чтобы я писала тебе? а не такое-то июля именно мне диктовало. Пиши я тебе вчера, после того-то и того-то — я бы тебе написала одно, пишу тебе нынче — читаешь это, неизбежно-другое, чем завтра прочел бы. В этом разнообразии не богатство, а произвол. Случайность часа и свои законы пера — где же тут ты, и где же тут я? Мне тебя, Борис, не завоевывать — не зачаровывать. Письма — другим, вне меня живущим. Так же глупо (и одиноко) как писать письмо себе.

Начну со стены. Вчера впервые (за всю с тобой, в тебе — жизнь), не думая о том, что́ делаю (и — делая ли то, что́ думаю?), повесила на стену тебя — молодого, с поднятой головой, явного метиса, работы отца [1424]. Под тобой — волей случая — не то окаменевшее дерево, не то одеревеневший камень — какая-то (как Евгений Онегин) столетней работы или: «игрушка с моря», из тех, что я тебе дарила в Вандее в <19>26-ом [1425]. Рядом — дивно-мрачный Мур, 3-х лет.