Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

В Праге Марина встречалась с Родзевичем. По крайней мере, эти двое были одного возраста и схожего мировоззрения. А вот в Париже Любовь явилась в лице малоопытного юноши, едва-едва начавшего корпеть над «страстными» виршами. Этим мальчиком, покорившим сердце зрелого Поэта, стал некто Николай Гронский. «Колюшке», как называла его Марина, всего восемнадцать (напомню, Цветаевой на тот момент далеко за тридцать); правда, он влюбился в Музу весь без остатка, восприняв её такой, какая она была, любя «безропотно и нежно». Мальчик настолько привязывается к зрелой женщине, что незаметно становится частью её быта: убирается в квартире, выводит из мебели блох и клопов, моет посуду, вместе с трубочистом решает проблему забитого дымохода. Этакий паж при Фее. И, надо сказать, Фея отнюдь не стесняется эксплуатировать своего преданного воздыхателя.

Хотя – не только эксплуатирует. Но и дорожит им, даже волнуется. Когда в июле 1930 года Коля в своём письме даст понять, что«Ирина Карсавина, кажется, от нечего делать влюбилась в меня», та насторожилась. «Пишите – как дела с Ир. К.»… Цветаева ревнует. После этого переписка между любовниками заметно активизировалась.

Вопреки расхожему мнению о том, что муж об изменах жены узнаёт одним из последних, Эфрон об очередном увлечении супруги всегда узнаёт одним из первых. Вот и о Гронском он догадывается сразу. И даже предлагает мальчику-любовнику передать «кое-что для жены», когда узнаёт, что тот собирается ехать на побережье в Понтайяк, где Марина отдыхала с детьми.

И в этом весь Эфрон. Правда, к началу тридцатых он был уже не тот. Что-то окончательно разладилось в их отношениях с Мариной. Внешне они по-прежнему оставались любящими мужем и женой; но искренности уже не осталось и следа. И мальчик Гронский здесь был ни при чём. После романа Марины с Родзевичем супруги как бы заиндевели друг к другу. Нетрудно догадаться – почему.

Из глубины морей поднявшееся имя,
Возлюбленное мной, как церковь на дне моря.
С тобою быть хочу во сне – на дне хранимым
В глубинных недрах Твоего простора.

Так, веки затворив, века на дне песчаном,

Ушед в просторный сон с собором чёрным,
Я буду повторять во сне – «Осанна!»
И ангелы морей мне будут вторить хором.

Когда же в день Суда, по слову Иоанна,

Совьётся небо, обратившись в свиток,
И встанут мёртвые, я буду говорить: – «Осанна!»,
Оставленный на дне – и в день Суда – забытый.

Эти строки юный поэт Гронский посвятил «М. Ц.». Единственной, которую ценил и искренне обожал. «Он любил меня первую, а я его последним…» Так Марина скажет об их загадочной любви в одном из своих писем…

Осенью 1934 года Коля Гронский погибнет в парижском метро, упав под колёса проходящего поезда…

* * *

К 1930 году еженедельник «Евразия», на который Эфрон возлагал такие надежды, приказал долго жить. Потрясение оказалось столь велико, что у Сергея обострился старый туберкулёзный процесс. Марина тут же начинает обивать пороги всяких ведомств, добившись-таки через несколько месяцев стипендии Красного Креста на лечение. Однако хлопоты себя оправдали, дав возможность мужу чуть ли не год провести в достаточно сносных условиях русского санатория, расположенного в Горной Савойе.

Два слова об этом санатории. Местечко было тихое, спокойное; кругом птички, белочки, а ещё – отсутствие посторонних. Марина с Муром приехали поддержать Сергея Яковлевича, сняв на лето комнату поблизости от здравницы. Лечение пошло больному на пользу; позже он там лечился ещё несколько раз.

Но только ли лечился? В один из приездов Эфрон, будучи связанным с советской разведкой, завербует сына владельца санатория – некоего Михаила Штранге, – молодого парня, увлечённого историей и писавшего неплохие стихи. Вскоре в Горную Савойю «для лечения» станут приезжать единомышленники Сергея и даже агенты. Достоверно известно, что однажды там «подлечивался» и хорошо нам знакомый Константин Родзевич.

Марина всего этого не знала. Зато быстро выявила интрижку мужа с какой-то девицей во время его первого пребывания в санатории. И это было особенно больно: ведь всё, что они зарабатывали, в основном шло на Сергея, на его лечение, переезды, одежду. Семья же прозябала в крайней нужде. Так, сливочное масло предназначалось исключительно больному Эфрону и Муру. Одежду практически не покупали, перешивая старую. Последнее своё платье Цветаева купила ещё в 1922 году, в Берлине, да и то по настоянию жены Эренбурга.