Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

Аля, отсидев «от звонка до звонка» восемь лет, в августе 1947 года выйдет из лагеря. Впереди – пустота свободы; в руках – казённый деревянный чемоданчик. Самуил Гуревич, который в письмах подписывался как «твой муж», навестив «жену» в лагере сразу после войны, больше не написал ни строчки. (Он еле узнал в измученной зэчке ту Алю.) Вскоре он женится и заведёт детей. В феврале 1953-го «наёмника американской разведки» Гуревича расстреляют.

Алю приютил её парижский знакомый Юз Гордон, тоже отсидевший в лагере и проживавший с матерью в Рязани. На новом месте Ариадна Эфрон устроилась преподавателем графики в художественном училище, чему была несказанно рада. Счастье свободы длилось не более полугода. В феврале 1949-го Алю вновь арестуют, отправив в сибирскую ссылку – в Туруханск. Пожизненно.

Что из себя представляла ссылка в те годы?

«Бытовые условия ужасны, – пишет Людмила Поликовская. – На самом краю села она купила трёхстенную развалюху. Вместо четвёртой стены – скала. В сильные морозы – а они в Туруханске стоят три четверти года – стены изнутри покрываются льдом. Воду и дрова возят на собаках. Борис Пастернак, очевидно, чувствуя свою неизбывную вину перед Цветаевой, иногда посылает ей деньги, но, разумеется, не такие, какие могли бы что-то существенно изменить»[130].

В 1954-м Ариадну реабилитируют, разрешив вернуться в Москву, где бедную женщину будет ждать всё тот же… тёткин сундук. Потом постепенно всё утрясётся, но по-прежнему будет тяжело. Тем не менее Ариадна напишет знаменитые «Воспоминания», которые незадолго до её смерти, в 1975 году, напечатает журнал «Звезда»…

Младшую сестру Марины, Анастасию, упрячут в лесах ГУЛАГа ещё до её приезда в Советский Союз. Эта мужественная женщина вкусила «прелести» «Страны Советов» на все сто – хватило бы и на десятерых.

Рассказывать об Анастасии Ивановне можно долго и интересно, тем более что за «перестроечные» годы она стала поистине «живой легендой». Но мы остановимся на одном эпизоде. Однажды, ещё в лагере, Анастасии приснится страшный сон. Будто в разговоре со Сталиным она сказала генсеку: «Наполеоновские солдаты любили своего императора. Вас же никто не любит и все боятся». Проснувшись, испуганная женщина рассказала его своим сокамерницам. Рассказала – и забыла.

Но этим дело отнюдь не закончилось. Отсидевшую положенное в 1947 году Цветаеву… посадили вновь. На этот раз – за оскорбление тов. Сталина. Кто-то донёс о странном сне Анастасии…

Анастасия Ивановна также оставит интереснейшие «Воспоминания».

Таруса, Таруса… Городок, ставший «обителью» не только Поленова и Цветаевых. Здесь любили бывать Борисов-Мусатов и Василий Ватагин; именно на этих берегах залечивали гулаговские шрамы Николай Заболоцкий и Варлам Шаламов. Могли ли мы об этом знать в конце семидесятых? Едва ли. Лишь те старожилы, устыдившие нас.

«Я хотела бы лежать на тарусском хлыстовском кладбище, – мечтала Марина, – под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растёт самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: „Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА“…»

Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма…

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И всё – равно, и всё – едино.
Но если по дороге – куст
Встаёт, особенно – рябина…

Иногда Цветаева называла себя почти забытым словом – «словесница». Красиво и точно. И до слёз по-русски. Словно предвидела, что в памяти нашей именно словесницей навсегда и останется.