Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Высшая духовная ценность и путеводная звезда для него – свобода. «Свобода выше всего, эту ценность нельзя принести в жертву ничему другому, никакое народное волеизъявление ее отменить не вправе: есть вещи, которых “народ” у “человека” отнять не может». Целый раздел книги посвящен обоснованию проекта создания всемирного «треста мозгов» – по Алданову, лучшие умы человечества должны выработать единую систему нравственных ориентиров, и принятая во всемирном масштабе она предотвратит войны. Разумеется, шансы на успех этого проекта крайне невелики, но почему не попытать счастья?

Еще один раздел, «Диалог о русских идеях», содержит оценку развития русской культуры в XIX столетии. В книге Н. А. Бердяева «Русская идея» (1946) утверждалось, что русскому характеру присущи прежде всего безграничность, устремленность в бесконечность, русский народ – это народ откровений и вдохновений, который не знает меры и легко впадает в крайности [ЧЕРНЫШЕВ А. (VIII). С. 18–22 ].

Алданов в «Ульмской ночи» выступает как жесткий оппонент Бердяева. Опровергая его точку зрения о безграничности/ бескрайности русской души и, как следствие этого, закономерности являния Русской революции, Алданов утверждает, что «русская идея»438, которую декларировал Бердяев, отнюдь не оригинальна, ее аналоги существуют и в европейской мысли. Они, например, с очевидностью прослеживаются в характерах Французской и русской революций, хотя, конечно же, каждая из них имеет свои внешневидовые особенности, подробно об этом см. [LANDAU-ALDANOV (II)].

Для суждения же о крайностях русской души события большевистской революции и, в частности, московские процессы никак материала не дают. Да и при чем тут вообще русская душа? У самого Ленина своих личных идей было немного. Его идеи шли частью от Маркса, частью от Бланки. Да он и изучал философию так, как в свое время немецкие офицеры изучали русский язык: сама по себе она ему была совершенно не нужна, но ее необходимо было изучать для борьбы с врагом.

<…>

Как же можно считать большевистскую идею русской? По существу же, французская революция была так же жестока, как русская. Робеспьер проливал кровь так же легко, как Сталин (не на бочки же кровь мерить), и даже по бесстыдству и презрению к правде и к правосудию (за исключением техники сознаний) Фукье-Тенвиль439 мало уступает Вышинскому [АЛДАНОВ (VIII). С. 41].

Если же нет «русской идеи» как таковой, то, по мнению Алданова, и не существует такой «особенности» русского национального характера, как склонность к анархии и бессмысленному бунту. Напротив, русской культуре в высших ее проявлениях свойственна внутренняя гармония, она сосредоточена на идеях добра и красоты. В этой связи анархизм своего кумира Льва Толстого Алданов представляет как в первую очередь выражение писательской духовной свободы. Толстой у него, с одной стороны, символизирует дух русской эмиграции, стремящейся сохранить свободу мысли и слова, а с другой, это писатель, который никак не связан ни с государственной идеологией, ни с идеей разрушения государственности, как его представляли в СССР, делая из Толстого «зеркало русской революции»440. Напомним, что для Алданова Толстой является «самым честным русским писателем, единственным, которому не в чем себя упрекнуть».

Категорическое неприятие концепции «русской идеи» в ее славянофильском понимании – «умом Россию не понять, аршином общим не измерить» – неизменная позиция Алданова на протяжении всей его жизни: