Марк Антоний

— И жену твою, Фульвию, и брата Цезарь пощадил. Более того, сам город сожжен, однако их солдаты не пострадали, поскольку воевали с твоим именем на устах.

— Вот и славненько, — сказал я, принявшись массировать себе виски.

— Луцию Антонию предложен выбор: уехать к тебе, либо же, как и полагается консулу, получить наместничество в Испании.

— О, с нетерпением жду его здесь, — сказал я.

Голова раскалывалась. С одной стороны, проблемой меньше, ваша война была закончена, и Октавиан не собирался причинять вам зла. Я мог бы успокоиться, но мысли о финале твоей войны только сильнее растревожили меня.

Будто я знал, что это есть не только финал твоей войны, но и твоей жизни.

В принципе, кое-что для войны с Парфией я сделал: у меня были сформированные легионы и, правда далеко в Галлии, очень, просто очень талантливый легат по имени Публий Вентидий Басс. Чудо и прелесть, этот человек, он мог решительно все и, в определенном смысле, требовалось признать, что он был куда талантливее меня, во всяком случае, куда последовательнее.

Впрочем, и старше. Будь он младше меня, я бы его возненавидел, мне кажется. Но старшим я прощал такие грехи, как чрезмерная блистательность. В конце концов, у них вроде как был или мог быть опыт, которого я не имел.

В любом случае, я выдвинулся из Египта как можно скорее. Помню ночь перед отправлением, мы провели ее с царицей Египта столь сладко, что не спали вовсе. Она была утомлена мной и необычайно нежна. Вдруг, впервые, она по-настоящему приласкала меня, прижала мою голову к своей груди и принялась гладить, нелепо, словно ребенок — собаку, и я засмеялся.

— Бедный мой маленький бычок, — сказала она. — Бедный-бедный.

Может, эта ее сентиментальность вызвана была беременностью, живот ее к тому времени уже был не просто заметен, а не оставлял никаких сомнений в том, что царица носит жизнь внутри себя.

— Ты напишешь мне, кто это будет? — спросил я.

Она прижала палец к моим губам.

— Не спеши загадывать. У нас о ребенке не говорят заранее. Кто знает, какова будет воля богов?

— Он шевелится?

— Весьма активно, обладает буйным характером отца.

Мне так тоскливо было оставлять ее, ты не можешь себе представить. Я чувствовал пустоту в сердце, ту пустоту, которую так страстно заполнял все эти годы, и вот, в разлуке с царицей Египта, она готова была разрастись еще больше. Мое сердце, как запущенный сад.

Но такова судьба мужчины и судьба женщины, то соединяться, то быть в разлуке. Я оставил ей ребенка (как выяснилось потом: двоих, девочку и мальчика), и это главное — ее судьба теперь неразрывно связалась с моей.

Моя детка сначала не показывала, что ее хоть как-то трогает мой отъезд. Думаю, этот ее порыв был вполне искренним. Выгодно ей было убиваться и демонстрировать, как она будет скучать без меня, чтобы доказать свою любовь.

Но сердце ее злилось, и она обижалась на судьбу, что разлучает нас, и не могла играть покорную и влюбленную мою наложницу, а ходила мрачная, и лишь в постели ей становилось веселее.

И вот мы расстались. На рассвете она провожала меня и вдруг сморгнула слезы, отвернулась, очень резко и больно вцепилась в мою руку, так что потом я еще долго рассматривал красные лунки от ее ногтей.

— Мы с тобой обязательно увидимся, бедная моя детка, — говорил я ей. — Мы увидимся, и все будет хорошо.

Волосы ее пахли диковинными благовониями, лицо было причудливо разукрашено, но слезы смыли черноту с ее глаз.

— Красивая, — сказал я. — Ты такая красивая.

Мы помолчали, а потом я прижал ее к себе и сказал:

— Я люблю тебя, милая моя детка.

А она сказала:

— Прекрати быть таким сентиментальным, Антоний, пожалуйста.

И принялась кулачками утирать слезы.

— Уходи, уходи, Антоний, не хочу тебя видеть!

Вдруг она приложила руку в животу, я испугался, шагнул к ней снова, но она покачала головой.

— Ребенок проснулся, уходи быстрее, а то я его испугаю этими слезами. Не жди, уходи.

И я ушел, думая о том, когда увижу наше дитя, и увижу ли его вообще.

Впрочем, я ничего не боялся. Почему-то моя победа казалась мне естественной, дело оставалось лишь за временем, предстояло разобраться со всем как можно быстрее.

Я уже добрался до Финикии, когда гонец с письмом от Фульвии, наконец-то, отыскал меня.

Вот что она написала мне, наша с тобой каурая кобылка Фульвия.

"Марк, о, мой Марк, любовь моя, Марк, судьба моя, Марк, несчастье мое, Марк!

Любовь моей жизни, почему ты покинул меня ради чужеземной змеи? Слаще ли с ней спится тебе, любимый? Я тоскую в одиночестве, клянусь тебе, я не делила ложе с твоим братом, что бы ни говорили об этом другие! Никогда не делила и не разделю никогда, ибо ты последний мой мужчина, пусть ты далеко, пусть я тоскую, пусть в брате твоем ищу сходство, я бы никогда не возлегла с ним, зная, что ты еще жив.

Любовь моей жизни, Марк, эта война — глупость, я — глупая, война — глупая, нужна она была мне, нужна потому, что я рассчитывала — ты придешь и поможешь, мне и брату своему. Ты, однако, был холоден и груб. Ничто не заставило тебя выбраться из египетской постели.