Марк Антоний

И Антилл после этого, кажется, повеселел. Что касается моей мамы, то она плохо переносила морские поездки. Я только раз зашел к ней сказать, что теперь она может остаться в Риме, однако мама не особенно хотела со мной беседовать.

Я сказал, что постараюсь сделать что-то и для Луция, однако мама ответила холодно.

— Насколько я понимаю, с Луцием все в порядке.

— Можно сказать и так, — сказал я. — К нему Октавиан был еще милосерднее, чем к Фульвии.

Вот так поговорили.

А с Фульвией мы встретились в Афинах. Антилл бросился к ней, и она обняла его, зацеловала, нагладила.

— Мамочка! — говорил он. — Мне столько всего нужно тебе рассказать!

— Знаю, малыш, знаю, — сказала Фульвия, прижавшись губами к его виску. — Мы с тобой поговорим.

Потом она выпрямилась. Не знаю, сложно сказать, по-моему, она не выглядела больной. Просто очень-очень печальной. Разве что, волосы казались тусклыми.

Мы стояли друг перед другом, я, с которого не сошли еще благовония Египта, и она, пахнущая не по-женски, непривычно — войной. Во всяком случае, так мне казалось.

Фульвия прижала руку ко рту, я велел рабыне Фульвии увести Антилла и поиграть с ним.

— Где дети? — спросил я. — Где Юл?

— Они с сестрой Октавиана, — сказала Фульвия, лишенным всякой страсти, силы и злости, совершенно незнакомым мне голосом. — Девчонка обещала приютить их, пока все не прояснится.

— Дура! — рявкнул я. — Теперь они у Октавиана в заложниках! Идиотка, ты о чем думала вообще? О чем ты, мать твою, думала, когда ты все это затеяла? Тупорылая ты идиотка!

— О том, что мне придется бежать, и я не знаю, где я умру, идиот! О том, что ты предал нас! О том, что их судьба теперь зависит от милосердия Октавиана! Ты, ты, ты, ты виноват, почему ты не пришел ко мне?! Почему ты не пришел к Луцию?!

Она кинулась ко мне и со всей силы ударила меня по щеке, в ответ я врезал ей — дал хлесткую, но не болезненную пощечину, мы ведь, бывало, дрались, а теперь вдруг от легкого удара она чуть не упала. Я поймал ее, подхватил на руки.

— Фульвия, малышка.

— Голова кружится, Антоний, — сказала она и заплакала от своей собственной слабости. — Не понимаю, что происходит!

Я прижал ее к себе.

— Прости меня, моя милая.

Фульвия положила голову мне на плечо.

— Тебе нужно заключить союз с Секстом Помпеем. Он сам Нептун, на море его не победить.

— Глупости, — сказал я.

— Я серьезно, Антоний.

— Ты опять за свое?

— Мочи наебыша!

Я засмеялся, так привычна мне была эта фраза.

— Тупая ты сука, — сказал я. — Злобная, тупая сука.

Она потерлась щекой о мою щеку.

— Он писал обо мне такие плохие стишки. Он не признается, но я знаю, что это он.

— Что за глупости?

— Вот так. Я серьезно тебе говорю.

— А мой маленький братик? — спросил я.

— О, он умница. Большая умница. И многое вынес.

И, не дожидаясь моего вопроса, Фульвия сказала:

— Вот только Луций тебя ненавидит.

— Я знаю.

— Он уехал в Испанию.

— То есть, как уехал?

— Октавиан дал ему такое право, и он им воспользовался.

— Но я же…

— Откуда он знал, приедешь ты или нет?

Да, а еще: с чего бы тебе меня дожидаться?

Этого вопроса Фульвия не задала. Она вообще была на редкость милосердна ко мне.

Мы прижались друг к другу носами, как кот и кошка, пара мелких зверьков. Она сказала:

— Мы навсегда с тобой единое целое, Антоний.

А я сказал:

— Знаю. Угораздило же мне стать единым целым с такой идиоткой?

— А меня — с таким придурком.

Мы засмеялись, совершенно одинаково. И вот я забыл о царице Египта, во всяком случае, на некоторое время. Остался только я, и моя жена, с которой мы были связаны столь тесно.

Но плотской любви у нас с Фульвией не случилось. Она отказала мне, сказав, что больна.

Быть может, все это было лишь уловкой, чтобы потомить меня, потянуть. Быть может, она и вправду была больна.

Но есть у меня и другое объяснение ее недомогания, то, про которое мне потом снился сон, связанное с тобой. В любом случае, наутро я покинул Афины. Мне нужно было встретиться с Октавианом и поговорить о судьбе Фульвии.

— Я поговорю с ним о твоем возвращении, — сказал я. — В том числе.

— Лучше езжай к Сексту Помпею, тупой дебил, — сказала Фульвия.

— Закрой рот уже, — засмеялся я и вдруг обнял ее. — Ты же знаешь, что я больше не злюсь на тебя на самом деле?

— Я знаю, — ответила она. — Но ты тупой.

— Ты тупая, — сказал я.

— Даже не можешь придумать ответ.

И вот, пора было расставаться. Но перед тем я увлек ее на ложе, она уперлась в меня руками.

— Не хочу, не могу, я больна.

— Да нет, — сказал я. — Дура, не для этого.

— А для чего?

— Ты знаешь сама.

Взгляд ее вдруг просветлел, она вспомнила. Я улегся, и Фульвия устроилась на мне, скинув обувь. Прошло много времени, мы выросли, повзрослели, а пятки ее были все такими же хорошими, пусть и менее гладкими, но ощущать их оказалось все так же приятно.

Фульвия положила голову мне на грудь.

— Сердце, — сказала она. — Бьется твое сердце, Антоний.

— Ага, — сказал я. — Бьется мое сердце.

Я нежно обнял ее, и так мы лежали, пока время наше не ушло. Потом я уехал из Афин, напутствуя Фульвии двинуться за мной, когда дойдет до нее мое послание.