Марк Антоний

Курион хотел умереть за меня так же, как я когда-то хотел умереть за Публия. В каком-то смысле это казалось мне абсолютно естественным желанием.

А теперь я думаю: но ведь Публий отговорил меня когда-то. Поэтому я жив, поэтому случилось все, что случилось.

Преувеличиваю, конечно, вряд ли бы меня казнили вместе с влиятельными соратниками Катилины.

И все-таки, если предположить, что я мог тогда умереть, а Публий остановил меня, разве не был он по-настоящему прав, и разве не стоило мне сделать то же самое для своего пасынка?

В любом случае, от настоящего — к прошлому, давай обратно.

Я сказал Октавии:

— У меня был очень хороший отчим. Я ему за многое благодарен, он сложил меня, как личность. Хотел, вот, быть отчимом не хуже. То есть, это такая себе личность, как видишь, но все-таки. Лучше, чем совсем ничего.

Я неловко засмеялся, а Октавия сказала:

— Не стоит тебе преуменьшать своих достоинств. Я вижу перед собой удивительного человека, со своими недостатками, но куда менее весомыми, чем его достижения.

— Правда?

Ее сияющий, нежный взгляд несмело скользнул по мне. Октавия кивнула. Я вдруг подумал, каково это — быть ее мужем, и она, послушная, нежная, добрая, например, будет растить моих детей, будет говорить мне хорошие вещи, будет восхищаться мной, а, главное, она вся будет моей, словно птичка в кулаке. Я подумал о Фадии.

Да, Октавия была так же нежна и тиха, но в то же время в Октавии было больше любви и теплоты. Мне захотелось погреться у ее огня, я вдруг почувствовал, как продрог.

Чтобы как-то отделаться от этой мысли, я решил посмотреть, где мои дети. Антилл приставал с какими-то вопросами к Октавиану, а Юл сидел перед грудой одинаковых гладких камней, которые переставлял так и сяк.

— Ого, — сказал я. — Будет строителем. Умник!

Октавия сказала:

— Вообще-то это его питомцы.

— Чего?

— Он им всем дает имена и выдумывает истории. У них даже какие-то отношения друг с другом.

Тут я обалдел.

— Эй, Юл! Юл, ты что, больной? Это что за бредятина про камни?

Юл сорвался с места и понесся прятаться за кустом.

— Не будь с ним груб, — сказала Октавия. — У малыша очень нежная и ранимая натура.

— Да он трусишка. Ладно! Ладно, Юл, выходи, как зовут твои камни?

Юл принялся пробираться по кустам все дальше и дальше, но прежде, чем он достиг весьма колючих роз, я подхватил его на руки.

— Дурачок, — сказал я и отнес его к камням. — Ладно, что это за ребята, Юл?

Октавия засмеялась. Она сказала:

— Ты любишь детей, мы с тобой в этом похожи.

— Да, — сказал я. — Люблю детей. Не только детей, еще…

Бухать.

Я фыркнул, улыбнулся ей.

— В любом случае, насчет этого, не затруднит ли тебя еще ненадолго их оставить? Я направил Фульвии послание, она скоро будет в Риме. Им нелегко будет без матери. А я буду их навещать. Это совсем ненадолго, правда.

На самом деле, я просто искал повода еще раз повидаться с ней. Я не думал жениться на Октавии, впрочем, не думал и становиться ее любовником, в основном, потому, что она не из тех женщин, что заводят любовников.

Но мне хотелось, чтобы она еще вот так смотрела на меня, так улыбалась и говорила всякие хорошие вещи этим нежным голосом.

— Да, — ответила Октавия. — Конечно, я все понимаю. Я и рада буду еще повозиться с ними.

— Вот и хорошо, — сказал я. Мне захотелось украдкой тронуть ее руку, бледно-розовую, ласковую, с тонкими голубыми венками, захотелось прижаться губами к нежным подушечкам пальцев.

Я снова закашлялся, потом сказал:

— Ну ладно, Октавия, пора бы мне и честь знать. Я и так отнял у тебя много времени.

— Что ты, — сказала она. — У меня редко бывают гости, и я всегда им рада.

Ну разве она не идеальна, моя мученица?

Юл поднял с земли один из своих камней и сказал:

— Это — Одиссей.

— О, — сказал я. — Надо будет сказать твоей маме, что ты малость того. И чего Одиссей?

— Он любит плавать, — ответил Юл несмело.

Вот так. Разумеется, я влюбился в Октавию. Я не мог не влюбиться в нее с первого же взгляда, она была очень красивой женщиной. И, думаю, Октавиан прекрасно знал, что мне будет сложно преодолеть свое вожделение.

Впрочем, с ней, чистой и нежной, мне было неловко, будто я снова стал неопытным юношей, еще ничего не знающим о женщинах. Во всяком случае, о таких женщинах.

Но разве другие были у меня развратницы? Это неправда. Фадия досталась мне чистой, Антония тоже, у Фульвии было до меня двое мужей, законных, однако, а моя детка принадлежала прежде меня только Цезарю.

Моя слава развратника падает и на моих женщин, так получилось. А ведь они у меня куда более верные создания, чем я.

Антонию я вполне понимаю. А Фульвия, да. Разве что Фульвия изменила мне с тобой, но, положа руку на сердце, я понимаю ее и понимаю тебя. Теперь, когда не на кого злиться, эта ситуация кажется проще.

Да и вообще все кажется проще.

В любом случае, я ждал, когда объявится Фульвия. Не сказать, чтобы я перестал злиться на нее, скорее даже наоборот, но в то же время мне хотелось увидеть ее, и я волновался. Теперь я стал думать, а не слишком ли опасное это путешествие, если она в действительности была больна?