Марк Антоний

— Антоний — знатный глупец. Он думал, что с ним не случится того, что случается со всеми другими. Он рассчитывал на некоторую особенную судьбу, — сказал Цицерон. Изо рта его вылез кровавый сгусток и шлепнулся на голову моего коня.

Дальше стало совсем уж страшно. Я услышал тихий плач. Под моей лошадью, держась за ее живот, ехала Фадия. Как это было возможно, не знаю. Она прицепилась к коню и вонзила пальцы в его бока, и плакала громко, так, что я подумал: сейчас все услышат.

Услышат и узнают, что я убил тебя, что ты, бедное существо, умерла из-за меня, умерла потому, что я был с тобой сволочью и причинял тебе боль.

Бред, конечно, правда? Фадия умерла, потому что так сложилась ее судьба, умерла потому, что была больна.

Но в тот момент я ощущал себя убийцей, старающимся избежать правосудия. А ее бледные пальцы все дальше уходили в бока моего коня и выступала кровь. Кровь, кровь, кровь, везде кровь.

Видел я и Фульвию. Она вдруг обхватила меня за спину, положила голову мне на плечо, и я почувствовал такой страшный холод.

— Марк, милый, я люблю тебя, — говорила она. — Я так тебя люблю. Я отдам за тебя жизнь.

И я все не знал, как сказать ей, что она уже мертва, и отдавать ей нечего.

Видел я и Куриона, вернее, его голову. Как и голова Цицерона, она летала передо мной.

— О, как я не жалею о том, что умер! — говорил он. — Только умерев, я понял, что все это такая морока. Жить совершенно необязательно, и это большой плюс!

А мертвый Долабелла с большой раной в груди шел за мной и говорил:

— Я трахнул жену твою, Антонию, и что теперь ты мне сделаешь, когда я мертв? Трахать ее было так сладко, и со мной она кончала всегда.

Тут я не выдержал.

— Со мной она тоже всегда кончала.

— А она притворялась, — ответил Долабелла, семеня за конем. — И царица Египта притворяется тоже.

Вот так. Такие видения посещали меня, видения о мертвых. Все, кто был в них, за единственным исключением, уже покинули сей сложный мир.

Единственное исключение — это царица Египта. Я все слышал ее голос, она звала меня по имени и просила вернуться.

Ко второму дню видения ослабли, а к третьему остался лишь этот голос, иногда выплывавший из пустоты.

Голос чудный, голос печальный.

Вот что я узнал о смерти — мой тайник с мертвыми и вправду существовал, однако его наполняли страшные вещи.

Моя мертвая изможденная мама сказала мне, что я ужасный человек.

Я должен бы разочароваться после всего этого в памяти, правда? Возмечтать обо всем забыть. Да только вместо этой красивой и пустой мечты вдруг ощутил я прилив надежды.

Смерть и страх — всего лишь морок, скрывающий любовь и ненависть. В том убедило меня самое последнее видение, а, может, и сон. Я задремал, должно быть, потому что мне приснилось море, и в этом море, бледные и холодные, купались мои мертвые, плескали друг в друга водой, смеялись. А я сидел на берегу и смотрел.

Вдруг ко мне обернулся отец, родной отец, предыдущий Марк Антоний. У него под глазами были синяки, а на животе — длинная рваная рана, которая однажды убила его.

— Иди сюда, Марк! — крикнул он. — Здесь совсем не страшно!

Я смотрел, как солнце золотит мокрые волосы Фульвии, а тут вдруг вздрогнул.

— Не страшно? — крикнул я в ответ. — Совсем?

— Может, чуть-чуть, но не слишком! Вода все смывает, и страх тоже. Тогда остается любовь.

И, наверное, прощение. Я думаю, в подземном мире, каким бы он ни был, можно встретиться с теми, перед кем мы виноваты, и попросить их простить нас.

У меня на этот счет будет очень много работы.

И, смотря на это море, на белых моих мертвых, я вдруг испытал огромную любовь, а кроме нее — совсем ничего. Мне не было больше страшно, я не ждал насмешек, и жуткие картинки перестали быть жуткими.

Я кинулся в море и проснулся на этом, уже окончательно.

А вскоре мы достигли Армении.

Вот что я узнал о смерти в тот раз. Казалось бы, такие страшные видения, но разве не столь же сладостен их финал?

Твой брат, любящий брат, живой брат, Марк Антоний.

После написанного: Есть и некоторая мораль, которая, думаю, могла бы быть мне полезной, если бы моя жизнь продолжалась. Жаль, я не усвоил ее раньше. Многие мои солдаты, попав в гостеприимную и щедрую Армению, сразу же накинулись на еду и питье. И сгубило их именно это. Голод и безмерная трата сил истощили их и не позволили переваривать еду. Болезни унесли многих из тех, кто радовался армянской земле.

О, как люблю я бросаться в крайности, и как это неполезно. Теперь — до скорого.

Послание двадцать шестое: Золоторогий бык

Марк Антоний брату своему, Луцию.

Здравствуй, брат! Видишь, сегодня даже не стал ничего выдумывать, просто не получилось. Пишу и чувствую, как угасает мой разум. Или это только кажется? Может, я просто устал.

Но, ты меня знаешь, уставал я в этой жизни очень редко. Где та неистощимая энергия, как ты думаешь? Или не стоит рассчитывать на нее в столь зрелом возрасте?