Марк Антоний

Когда я был маленьким, мне казалось, что сорокалетние — старики, когда мне было двадцать — пятидесятилетние были для меня стариками. В тридцать все изменилось, обозрев границу половины столетия, увидев ее издалека, я принялся думать, что в это время человек только в самом своем цветении.

Думаю так и теперь. Мне пятьдесят три, но я пободрее тридцатитрехлетнего щенули. Изрядно пободрее, надо сказать.

Будь я унылым, усталым, печальным старикашкой, какими я долго представлял себе пятидесятилетних, все было бы очень просто. Я никогда и не хотел заканчивать жизнь немощным стариком.

Лучше расскажу другое: вернулся Антилл. Октавиан даже не поговорил с ним. Разве это вежливо? А у сученка всегда было одно единственное постоянное достоинство — вежливость. Все остальное в нем плавуче, изменчиво, но не вот эта выверенная доброжелательность.

Впрочем, хамить он не умеет. Только предположим, что это я на его месте, давай это предположим на минутку, раз уж так оно приятно.

Его сынишку, будь только у него сынишка, я осыпал бы бранью и пнул под зад.

Но убил бы я его сынишку или нет, вот что самое интересное. Потом, после всего, казнил ли бы я его сынишку?

Мне кажется, что нет. Дети всегда вызывали у меня жалость. Пусть даже номинально Антилл уже взрослый юноша (не зря я облачил его в тогу), я прекрасно помню себя в шестнадцать. Безголовый мальчишка.

Правда, буквально моя голова оставалась у меня на плечах, но бывает и по-другому.

Думаю, я не убил бы сынишку Октавиана, нет, не убил бы. А он убьет моего? Это скорее факт, чем предположение.

В любом случае, теперь Антилл снова со мной, меня это и радует и нет. Но я могу на него любоваться, прекрасно смотреть на своих детей — так проживаешь жизнь заново. Бедный мой ребенок особенно не напоминает меня в его возрасте. Я был безмятежен, и все (почти все) у меня было хорошо.

Мой ребенок стал дерганный, нервный, он делает вид, что не боится и готовится сражаться в своем первом бою без надежды на выигрыш.

Ладно, давай-ка с тобой вернемся к истории этого великолепного Марка Антония. В общем и целом, нам остается сделать всего лишь несколько шагов назад.

Как я жил после Парфии? О, с радостью, какой стыд, какой позор? Нет, я ощутил лишь облегчение оттого, что, несмотря на большие потери, мы вернулись домой. Удивительно, правда? Я-то все думал, как буду с этим жить, но путешествие обратно в Армению и через Армению — домой расставило все по местам.

Тем более, меня здорово отвлек Секст Помпей. Октавиан разбил его на западе, и он, как блуждающий чесоточный зудень, двинулся на Восток, чтобы не давать покоя уже мне.

— Нормально! — сказал я Марку Тицию, моему хорошему другу, талантливому военачальнику и, в будущем, позорному трусу и козлу. — И чего он все никак не успокоится?

Марк Тиций, вообще человек резкий, и тогда сказал грубость:

— Да уебать уже надо выблядка помпейского.

— Ну, — сказал я. — Ты очень грубый человек, Тиций, так нельзя.

— А ты бухаешь много, — ответил Тиций. — Свои недостатки есть у всех.

Шпарил мужик, конечно, знатно. Жаль только, что потом сошелся в дружбе с очаровательным и добросердечным с виду обаяшкой Планком.

Ну да неважно, во всяком случае, пока. Я потянулся и зевнул. После Парфии я очень много спал, и ничто не волновало меня достаточно сильно. Все во мне дремало и набиралось сил. Приятное состояние, если не обращать внимания на сопутствующие трудности с работой ума.

Впрочем, когда это у меня не было трудностей с работой ума?

Я сказал:

— Ну, уничтожь его.

И вдруг понял, что Секст Помпей, которого мне было почти жаль, для меня не более, чем кусачая блоха для собаки. Хотелось избавить от него свою шкуру, а больше и ничего. И тогда я понял, да, власть моя здесь, на Востоке, столь абсолютна, что я уже какой-то мудак.

От этого мне почему-то стало грустно. Казалось бы, еще недавно нас с Секстом Помпеем связывало многое: эпоха, в которую нам пришлось жить, история Помпея и Цезаря, желание отомстить за одного и за другого, и вот теперь я вдруг почувствовал, что он мне надоел, и я хочу избавиться от него просто и без шума, от него и от его нелепых попыток поднять восстание.

Как же ж так, а? Когда мне стало скучно со старым врагом, имя которого все время было на слуху? Впрочем, как частенько любил говорить Октавиан, его история должна была закончиться. С другой стороны, разве не все истории должны когда-нибудь закончиться? И все-таки мне Секста Помпея немного жаль. Он и не заметил, должно быть, как оказался в полностью враждебном мире, где все враги, и никто его больше не любит. В этой части у нас немало общего.

В любом случае, Тиций сделал все в лучшем виде, он разбил Секста Помпея и взял его в плен. И почему он, дурень, не захотел свести счеты с жизнью самолично? Я бы сделал именно так. В чем радость дожидаться неизбежного финала, можно покинуть представление в любой удобный момент, можно покинуть его тогда, когда ты еще на вершине, когда тебе еще хлопают, а не свистят.