Марк Антоний

Наша дружба была крепкой, ее поддерживало мое желание учиться у Клодия с одной стороны, и его абсолютная, подкупающая доверчивость с другой стороны. Я искренне восхищался им, он в свою очередь был очарован этой моей искренностью.

— У тебя обаяние животного, — говорил он. — Все, сука, бля, любят непосредственных смешных животных! Все!

Но нас объединяло и еще кое-что, кроме яркой дружбы: ненависть к Цицерону. Клодий ненавидел Цицерона по идеологическим причинам и, конечно, за то, что тот выступал против него во время процесса о саботаже Таинств Доброй Богини. Ненависть подчас объединяет так же сильно, как и любовь.

О, мы крепко дружили, когда он сумел стать народным трибуном (сам помнишь, сложности были связаны именно с его аристократическим происхождением). И это я помог ему протолкнуть тот самый закон, благодаря которому стало возможным изгнать Цицерона из города.

Помню, я тогда упражнялся с мечом, а Клодий говорил мне:

— Я буду преследовать суку, пока у него сердце не остановится. Я ему, блядь, покажу, вот увидишь. Теперь мы с ним играем на одном поле, и он у меня будет плясать, пока не посинеет нахуй.

Клодий был так же горяч в ненависти, как в любви и в дружбе.

— Но ты не умеешь играть на его поле, — сказал я. — Честно тебе скажу, сенат так не работает. А как он работает, ты понятия не имеешь.

— Как будто ты имеешь, — сказал Клодий.

— А я тем более, — ответил я бесхитростно. — Знать не знаю. Вот бы здесь был Публий. Он бы точно понял, как прищучить гада.

К тому времени я уже несколько раз рассказывал Клодию эту историю, и каждый раз он, хоть и не был согласен с заговорщиками, обращался ко мне с искренним сочувствием. Вот и сейчас Клодий сказал, что помощь моего отчима не помешала бы и правду, хотя бы добрый совет.

Вдруг я, в связи с вышесказанным, вспомнил, как его судили. И вспомнил, как Цезарь давал интервью и говорил о законе.

— Закон Семпрония! — выпалил я. — Семпрония Гракха!

— Ну и чего? — спросил Клодий.

— Того, — сказал я. — Что никто не может убивать римского гражданина без санкции народного собрания! А он убил целых пять! Ну, и вообще будет выглядеть так, как будто ты продолжаешь дело Гракха. Очень разумно.

Клодий щелкнул пальцами.

— Точняк! Обалденная идея, Антоний! Мысля красивая, мне нравится, тем более, что Цезарь вроде чего-то такое даже пиздел же по телику.

— А я об этом и вспомнил. Не благодари, великолепный Марк Антоний всегда к твоим услугам.

О, было истинным удовольствием наблюдать, во что вылился наш тогдашний маленький разговор. Говорят, Луций, что Цицерон, скотина, ползал на коленях перед Помпеем. Не знаю, так ли это, но верить хочу.

Надеюсь, он изрядно настрадался, зная, какой позор навлек на себя своим преступлением. Думаю, Клодий хотел смерти Цицерона так же сильно, как и я. Однако было бы несправедливо упрекать его в убийстве римских граждан, предлагая его убийство. И чтобы избежать ненужной иронии, было решено остановиться на ссылке. Клодий в лицах пересказывал нам с Курионом (о, ирония, это твой великолепный брат помог Куриону сойтись с его обожаемым Клодием) всю эту историю, и мы ужасно радовались. Курион, впрочем, не так яростно, как я, ему нечего было иметь против Цицерона, он просто любил позлорадствовать.

В конце концов, Цицерон убрался из города, правда, добровольно, чтобы сохранить хорошую мину при своей невероятно плохой игре.

Тогда Клодий пришел ко мне и сказал, что любит и ценит меня, и знает, сколько зла причинил моей семье Цицерон.

— Другалек, — сказал Клодий. — Я тебе реально предлагаю замес, сука слился, но остался его дом. И он теперь наш.

Ох уж эта его вульгарная латынь.

Был и еще один смысл, его мне Клодий объяснил по дороге.

— Разрушение, — сказал он. — Вот что такое созидание в самом начале. Мы с тобой будем разрушать, да, сука, бля, мы будем разрушать. Я хочу чтобы ты это испытал. Это просто необходимо. Ты хочешь быть, как я, я покажу тебе, как.

Саму дорогу я помню плохо, наверное, от радостного волнения, охватившего меня тогда. Помню вот, как мы стояли на лужайке перед домом Цицерона. Хорошенький домик, надо сказать. Очень изящный, почти воздушный. Произведение искусства.

Я смотрел на этот дом и знал, что мы сожжем его.

Куриона Клодий не взял, и вообще никого из своих обычных товарищей не взял, кроме меня. Он запустил в дом Цицерона настоящих разбойников, а потом уже зашли мы. Всюду сновали люди, они выносили вещи, били шкатулки, сгребали украшения, плескали жидкой грязью на стены, разрисованные птицами и травами, выносили запасы вина, бросали со второго этажа бюсты. Я переступил через бюст Фукидида, уставившегося на меня слепыми глазами.

— Историк, бля, — сказал Красавчик Клодий и сплюнул. — История — насильница. Ненавижу историю.

Он пнул и без того разбитую голову Фукидида.

— Сука, бля.

Я чувствовал какую-то злую, идущую из груди радость, неостановимую, неудержимую. Вместе со всеми я бил, резал, заливал грязью то, что было когда-то жизнью Цицерона. И мне становилось радостно от мысли, что я уничтожаю часть его.