Маркитант Его Величества

— Тогда слушай. В 1579 году у Бибераха-на-Рисе в Южной Германии маркитантки доказали, что они способны не только обстирывать и ублажать своих солдат. Войско имперского полковника Айхгольца на привале было атаковано швейцарцами. Дав залп из ружей, те бросились в атаку и стали быстро теснить ошеломлённых ландскнехтов. Немцы беспорядочно отступали, бросив раненых и обоз с припасами. Участь тех, кто остался в лагере, была очевидна — швейцарцы, ненавидящие немцев, перебьют всех до единого, в том числе и раненых. Но маркитантки во главе с храброй баваркой Рут Тальхайм не оставили своих в беде. Женщины подняли упавшее знамя, взяли оружие раненых и, возглавляемые хуренвайбелем, самоотверженно вступили в бой со швейцарскими алебардщиками. Участник сражения фендрих[86] Отмар Хаген потом рассказывал: «Наш капитан воскликнул: „Трусы, оглянитесь! Шлюхи сражаются, а вы бежите! Будь проклят день, когда я стал командиром жалких ублюдков!" Стыд вернул ландскнехтам воинскую доблесть. Бой у обоза закипел втрое жарче. Многие маркитантки уже пали мёртвыми, но баварка Рут, стоя спиной к тележному колесу, продолжала сражаться. Наконец немцы одолели и отбросили швейцарцев. Потери оказались велики, в том числе были убиты девять маркитанток, а две дюжины из них получили ранения. Полковник приказал похоронить павших девушек с воинскими почестями»...

Матушка Вилда с сожалением посмотрела на потухшую трубку, и Юрек поторопился дать ей вторую порцию табака. Рассказ старой маркитантки и впрямь был занимателен, к тому же ему хотелось сгладить свою резкость. Он заметил, что Матушка Вилда опешила от его дерзости, но почему-то не начала поносить его последними словами, как обычно заканчивались её ссоры с другими маркитантами.

Раскурив трубку, она продолжила:

— О случившемся стало известно императору Рудольфу II, и он даровал Рут дворянское достоинство. В герб Рут фон Тальхайм имперские герольды поместили девушку с тем самым знаменем, которое отважные маркитантки вместе с хуренвайбелем подняли над полковым обозом. Это ещё раз доказывает, что женщины никак не хуже мужчин.

— А я и не спорю...

Тени сгустились настолько, что стало трудно различать лица. Многие солдаты уже уснули, забылись тяжёлым сном, некоторые всё ещё ворочались — с полупустым желудком трудно засыпать, а ветераны, которым всё было нипочём, запели солдатскую песню:

— Я старый, стреляный солдат, Ничем особым не богат, Прекраснейшая дама! Не золото, не серебро, Одна лишь честь — моё добро. В том признаюсь вам прямо.

Юрек тяжело вздохнул. Он мысленно корил себя за то, что, уходя из монастыря, не помолился как следует. Мысли Юрека были заняты предстоящей дальней дорогой, поэтому его крестное знамение было чисто формальным, без души. Потом он об этом вспоминал не раз и просил Господа простить раба божьего Юрия Кульчицкого, да вот только молитвы, произнесённые в церкви, быстрее доходят до сияющих божественных высот. По крайней мере, он так думал.

Солдаты пели:

—...Весь провиант мой — хлеб и сыр, Не больно тут устроишь пир! Но не поймите ложно: Лишь были б хлеб, да табачок, Да придорожный кабачок — И жить на свете можно!

Но вот песня затихла, и ночь приняла в свои благословенные объятия армию Карла Лотарингского. Только слышны были негромкие оклики часовых, проверявших, не утащили ли лазутчики османов кого-нибудь из товарищей, да изредка недовольно ржали и всхрапывали кони, которым перепало совсем немного овса — фуражиры, как обычно, не смогли доставить лошадям корм в достаточном количестве. Юрек устроился в своём фургоне со всеми удобствами, но сон всё не шёл к нему. Перед его глазами стояла Вена, которую он знал только по описаниям Младена Анастасиевича. Это был сказочный хрустальный город. Так Юрек и уснул, восторженно созерцая то, что нарисовало его воображение.

Глава 16 Ах, мой милый Августин...

Алексашка, очарованный Веной, бродил по ней, открыв рот. С некоторых пор он считал, что краше Амстердама нет города в подлунном мире, но когда попал в столицу Австрии, то главный город Нидерландов вдруг превратился в его глазах в большую (правда, хорошо ухоженную) деревню на болоте, осушенном каналами. Пожалуй, лишь тюльпаны скрашивали серость амстердамского пейзажа. А Вена была как парное молоко — блистательная, светлая, со сказочно красивыми домами, украшенными разными фигурами и барельефами. А вся округа Вены напоминала один огромный, великолепный сад, увенчанный красивыми виноградниками и фруктовыми садами.