Марксистская философия в XIX веке. Книга вторая (Развитие марксистской философии во второй половине XIX века)

Известно, что уже в 40-х годах передовые русские мыслители, критически перерабатывая наследие Гегеля и Фейербаха, осознанное ими как высшее достижение западной философской мысли, поставили – и это наиболее отчетливо выразилось в творчестве Герцена и Белинского – вопрос о дальнейших путях философии, а в более конкретной форме – о необходимости сочетания рациональных моментов «гегелизма» и фейербахианства и в этой связи – о внутренней противоречивости учения Гегеля и о месте Фейербаха в процессе послегегелевского развития философии. Отсюда проистекала та естественность, с которой некоторые положения, выдвинутые Энгельсом в брошюре «Шеллинг и откровение», вписались в общий контекст философских размышлений Герцена и Белинского. Можно, думается, считать вполне достоверным, что некоторые формулы, генетически ведущие свое происхождение от памфлета Энгельса, нашли свое выражение – хотя реальная связь была здесь весьма опосредствованной: через статьи Боткина, Белинского и Герцена – и в произведениях Чернышевского, прежде всего в его «Очерках гоголевского периода русской литературы».

Первые следы воздействия на передовую русскую мысль Марксова материалистического понимания истории можно датировать серединой 40-х годов, когда В.Г. Белинский, А.И. Герцен и Н.X. Кетчер ознакомились с содержанием «Немецко-французского ежегодника», в котором были опубликованы работы К. Маркса «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение», а также работы Ф. Энгельса «Наброски к критике политической экономии» и «Положение Англии». По ознакомлении с ежегодником Белинский два дня «был добр и весел», а Кетчеру даже показалось, что его друг «воскрес и переродился». Правда, в целом, по заявлению самого Белинского, ежегодник его не удовлетворил. Но вместе с тем именно после знакомства с идеями Маркса он признал: «Истину я взял себе – и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут, и люблю теперь эти два слова, как следующие за ними четыре» [7, с. 250]. Вряд ли правомерно устанавливать непосредственную связь между приведенным высказыванием Белинского и теми или иными высказываниями основоположников научного коммунизма. Но нельзя не признать определенного влияния идей Маркса и Энгельса на Белинского: они послужили еще одним стимулом для более зрелой революционно-демократической концепции, к которой Белинский пришел в принципе вполне самостоятельно в силу внутренней логики движения его мысли.

Таков же был генезис и тех философско-исторических идей Белинского, которые он развивал в конце своей жизни. Личное знакомство с западноевропейской действительностью дало Белинскому обильную пищу для уяснения того, что такое пролетариат и буржуазия, какую роль в истории играет и призвана играть промышленность. Переписка Белинского с Анненковым и Боткиным 1847 – 1848 гг., их идейные дискуссии этих лет дают основание считать, что через Анненкова и Боткина Белинский испытал в этот период косвенное влияние идей Маркса[63].

К числу трагических недоразумений в истории общественной мысли и революционного движения в России относится тот факт, что выдающийся русский мыслитель и политический деятель, современник Маркса и Энгельса, А.И. Герцен не оказался в числе их друзей, несмотря на то что при всех принципиальных мировоззренческих расхождениях между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и Герценом – с другой, можно несомненно отметить также и значительное сходство ряда существенных сторон их мировоззрений. В 40-х годах Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом. Этого оказалось, однако, недостаточно для того, чтобы между Герценом и Марксом установились тесные союзнические отношения. Хотя Герцен был близок к материалистическому пониманию истории, он почти на протяжении всей своей жизни не видел в рабочем классе силы, способной создать будущее, социалистическое общество. В мировоззрении и деятельности Герцена имелись и некоторые другие элементы, которые возбуждали законную неприязнь Маркса.

Не следует, однако, преувеличивать степень отчуждения Герцена от марксистского учения. Хотя Герцен и Маркс представляли разные классы, и разные страны, и разные типы идеологий, и объективно разные эпохи в истории освободительного и революционного движения, что в конкретных исторических условиях перевесило то общее, что имелось в их теоретических идеях, все же их взаимоотношения отнюдь не были принципиально враждебными. И совершенно не случайно Герцен к концу жизни обратил свои взоры к Международному товариществу рабочих [см. 13, с. 581 – 582].