Маркус и девочки

Вдруг в классе появилась она. За свободной партой, последней в ряду у стены. У нее были темные волнистые волосы. Она выглядела не толстой и не худой. Она говорила немного, но, когда говорила, голос ее звучал тихо, глубоко и немного рассеянно, как будто заключал в себе какую-то тайну. Она не красилась. Косметика только испортила бы само совершенство. Она прожила три года в Париже, но теперь переехала сюда. Один глаз у нее был карий, а второй – зеленый. Ее звали Александра, и Маркус подумал, что именно она отныне должна стать смыслом его жизни.

На следующий день после появления в классе Александры «Четырехлистник» заседал у Муны. Маркус и Сигмунд шли по дороге. Этот поход отнял довольно много времени, потому что Маркус все время останавливался и собирал на обочине мать-и-мачеху. Сигмунд пытался сделать вид, что ничего не замечает, но понимал, что с другом происходит что-то серьезное. Он никогда раньше не видел, чтобы Маркус рвал цветы. В конце концов он не выдержал и спросил:

– С чего это ты вдруг их собираешь, Макакус?

– Потому что они очень красивые, – рассеяно ответил Маркус и понюхал цветок.

– Вот как? – удивленно проговорил Сигмунд.

– Да. И еще они такие хрупкие какие-то. И скоро увянут.

– Увянут, – кивнул Сигмунд, который не совсем понимал, в чем, собственно, дело.

– Да, – пояснил Маркус, – сперва они в бутонах, потом распускаются во всю свою красу, а потом сразу же увядают.

Сигмунд посмотрел на него с беспокойством.

– Сейчас они сияют как золото, – все говорил Маркус, – но как только кончится весна, что останется от этих цветов?

– В самом деле, – медленно проговорил Сигмунд. – Я об этом как-то не задумывался.

Маркус улыбнулся:

– У кого есть время думать о цветах?

– У тебя, – ответил Сигмунд.

– Да уж, – горько заметил Маркус. – Я и сам в этом мире как цветок мать-и-мачехи.

Теперь Сигмунд начал всерьез волноваться.

– Макакус, – проговорил он.

– Да?

– Ты надо мной издеваешься?

Маркус покачал головой.

– Вовсе нет. И кто я, чтобы издеваться над лучшим другом?

– Ты говоришь, словно читаешь плохое стихотворение!

Маркус печально кивнул.

– Это уж точно, – грустно улыбнулся он. – Я даже и стихотворения написать хорошего не могу. Что же я собой представляю?

– Ты снова влюбился!

Маркус удивленно посмотрел на него:

– Как ты догадался?

– Ни один нормальный человек в нормальном состоянии не наболтает за раз столько белиберды.

– Я говорю только то, что думаю, – сказал Маркус.

– Не стоит этого делать, – возразил Сигмунд.

– Не стоит?

– Да. Если ты именно так думаешь, то не стоит.

Очевидно, Сигмунд был потрясен.

– Это худшее из всех возможных клише.

– Но ты должен по крайней мере признать, что букет мать-и-мачехи напоминает золотой венок, – спокойной сказал Маркус.

Сигмунд покачал головой:

– Все настолько плохо?

Маркус не отвечал.

– Александра… так?

Маркус не отвечал.

– Ее волосы?

Маркус не отвечал.

– Ее голос?

Маркус не отвечал.

– Ее глаза?

Маркус не отвечал. Его взгляд затуманился. Если бы Сигмунд знал Маркуса хуже, он подумал бы, что тот начал выпивать.

– Все-таки ее глаза, – сказал он.

– Всё вместе! – сипло проговорил Маркус. – «Всё – лишь одно, ты же – тысяча».

– Гюннар Хайберг, – кивнул Сигмунд.

– Нет, Александра!

– Ну да, понимаю. Забудь ее, Макакус.

– Ха!

– Ты же раньше тоже влюблялся.

– Ха! Ха!

– Ты знаешь, что это быстро проходит.

И тут Маркуса прорвало. Он бросил собранную мать-и-мачеху на асфальт и растоптал букет. Потом заговорил с чудовищной скоростью. Слезы так и текли по его щекам. Порыв наступил совершенно неожиданно для Сигмунда, который даже подумал: не пора ли вызвать врача? Казалось, что Маркуса вот-вот разорвет на части.

– Это не проходит! Не в этот раз! В этот раз это никогда не произойдет. Влюблен?! Не-эт, я не влюблен! Я не знаю, что я… Она… она… А я, что я?! Слизняк, уж ползучий, жук, букашка, крыса, червяк, макак! А она… Я схожу с ума… Я ни о чем другом думать не могу, я ничего больше не слышу! Я ничего, кроме нее, не вижу. Она! Она! Она! Она – самая… самая… самая…

– Красивая? – осторожно подсказал Сигмунд, но Маркус его не услышал. Он с головой окунулся в свой мир, но и там не мог подобрать правильного слова.

– Она – самая! Самая! Самая! Я даже Воге люблю!

– Воге?! Но, Маркус, он же не…

– Его руки! – выкрикнул Маркус, пока Сигмунд оглядывался – нет ли кого поблизости. По счастью, никого рядом не оказалось. – Он взял ее за руку. Она держала в своих руках руки Воге. И теперь я их тоже люблю. Омерзительные, волосатые руки Воге! А-а-а-а-а-а-а-а… Сигмунд! По-моему, я схожу с ума!

Это была первая разумная мысль, которую Маркус высказал за последнее время. Сигмунд взял его за локоть, чтобы успокоить. Маркус с силой схватил друга за руку:

– А ты… Ты тоже держал ее за руку?

– Нет, не держал.

Маркус посмотрел на него с явным сомнением:

– Сам не знаю, почему я все время ною и ною. Это, наверное, глупо?

Теперь он говорил чуть спокойнее. Кажется, приступ сходил на нет.

– Не очень, – мягко сказал Сигмунд. – Иногда выплакаться даже полезно.

Маркус посмотрел на друга с благодарностью:

– Ты – мой друг. Мой лучший друг, Сигмунд. Ты все понимаешь.