Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Бертье говорил мало. Он все еще чувствовал себя уязвленным после вчерашнего нагоняя, полученного от своего начальника, когда Наполеон, только что примчавшийся из Парижа, в резком споре, вспыхнувшем между двумя маршалами, встал на сторону ехидного Даву. Дело в том, что Бертье, временно замещавший Наполеона в качестве главнокомандующего, приказал армии сосредоточиваться в направлении Ратисбона, а Даву резко настаивал на том, что она должна быть нацелена на Донауверт. Императору же было достаточно бросить один-единственный взгляд на карту, чтобы заявить, что Даву прав, а Бертье — полный идиот. Даву не злорадствовал по поводу фиаско Бертье, он был вообще не из таких людей, но уже никогда больше не доверялся его оценкам. Бертье же, не способный долго таить зло, все-таки с большим трудом простил Даву его правоту.

Для того чтобы исправить ошибку Бертье, понадобились талант императора и чрезвычайные усилия со стороны войск, но в конце концов она была исправлена, не в последнюю очередь благодаря блистательному искусству Даву как тактика. Неприятель был разгромлен в сражении при Экмюле, после которого к титулу герцога Ауэрштедтского Даву прибавил еще один заслуженный в боях титул. Теперь он тоже мог причислять себя к плеяде князей — ведь он стал князем Экмюльским.

Несмотря на эту победу, нужно было побудить главные австрийские силы, находящиеся под командованием талантливого эрцгерцога Карла, к генеральному сражению, занять Вену и, если понадобится, сразу же завершать кампанию, укротить разлившийся Дунай. Конечно, нечего было и мечтать о повторении блефа, к которому Ланн и Мюрат прибегли на мосту в Шпице. Австрийские генералы очень медленно учились искусству воевать, но все-таки не настолько, чтобы повторять собственные оплошности, и на этот раз австрийской армией командовали отнюдь не выжившие из ума болваны типа Макка и Ауэрсперга, которые могли поверить всему, что им ни расскажут. Эрцгерцог Карл обладал таким же хладнокровием, умом и решительностью, как и сам Ланн, и до сих пор своими войсками он командовал, можно сказать, артистически. Ни до приезда Наполеона, ни позднее он не совершил ни одной сколько-нибудь значительной ошибки.

Некоторые из маршалов, внесшие большой вклад в триумфы при Ульме и Аустерлице, достигнутые средствами традиционного военного искусства, теперь воевали в Испании, сражаясь против гверильясов, этих озлобленных, мстительных крестьян, или против упрямца Артура Уэлсли. Не было Нея, Сульта и Ожеро, а также многих талантливых дивизионных генералов, например погибшего Кольбера или Лефевра-Денуатта, томящегося в плену в далеком Челтенхеме.

Но остальные были налицо. Они внимательно наблюдали друг за другом, готовые досадить противнику или коллеге, как только для этого представится удобный случай. Авангард должны были возглавить Ланн и Удино. Бессьер командовал гвардейской кавалерией. Даву уже успел продемонстрировать свои блестящие стратегические способности; его сопровождал Мармон, только что блеснувший своими административными достижениями в Рагузе. Здесь был и Макдональд, столько лет находившийся в немилости из-за участия в интригах против Наполеона или из-за того, что соблазнил сестру императора Полину (или был соблазнен ею). Бертье также находился на своем обычном месте, закрывшись в императорской карете и урывая себе часок-другой для сна, если это, конечно, удавалось. Здесь были и Бернадот со своим саксонским корпусом, и Массена, упорство которого еще раз спасет Францию. В арьергарде за ними, пыхтя и отдуваясь, следовал старый Лефевр, который показал себя в Испании далеко не с лучшей стороны, но никогда не мог уразуметь, почему или как это произошло. Армия с полной уверенностью шла за этими людьми — сумятица и лишения, которые она видела в Испании, почти не сказались на ее моральном духе. Действительно, если второразрядный генерал вроде Дюпона сдался испанскому сброду, это вовсе не означало, что Великая армия забыла, как бить австрийцев.

Под Ратисбоном Ланн снова показал себя отличным гренадером. В городе стоял крупный гарнизон, а окружающие его валы были достаточно высоки. Перед валами был вырыт широкий ров, и его штурм привел бы к огромным жертвам, как это имело место при штурмах Акры или Сарагоссы. Ланн направил огонь артиллерии на дом, нависающий надо рвом, и, когда угол этого дома рухнул в него, он вызвал штурмовые группы с лестницами. Первая же группа добровольцев была сметена артиллерийским огнем, ведущимся с вала, и добежать до укрытий не удалось почти никому. Ланн вызвал вторую и третью добровольческие группы, но в конце концов уже никто не хотел выходить из шеренги вперед. Люди глядели на трупы своих товарищей и молчали. «Отлично, — коротко бросил Ланн, — я сам когда-то был гренадером!» С этими словами он подхватил на плечо раскладную лестницу и бросился вперед. Офицеры его штаба помчались за ним, пытаясь эту лестницу у него отобрать. Но Ланн, мрачно усмехаясь, не отдавал ее, и вся группа, толкая друг друга, пересекла открытое пространство под огнем австрийских пушек.