Маршалы Наполеона. Исторические портреты

И когда он отдыхал, закинув ногу за ногу, его нашло ядро, охотившееся за ним еще в Италии, в пустынях Египта, в болотах Моравии и Польши, на равнинах Испании. Это было ядро, выпущенное из обычной трехфунтовой пушки, установленной поблизости от Энцерсдорфа. Оно ударило маршала как раз туда, где скрещивались его ноги, раздробив колено одной и перебив сухожилия другой. «Ничего особенного!» — воскликнул он, пытаясь подняться, но особенное уже произошло, и подняться ему не удалось. Залитые его кровью, солдаты понесли маршала на перевязочный пункт, но это причиняло ему мучительные боли. Марбо, его адъютант, взяв плащ убитого Пузе, собирался подложить его под Ланна. Но тот, хотя и испытывал страшную боль, узнал плащ и не захотел, чтобы его переносили на нем. «На нем кровь моего друга! — запротестовал он. — Несите меня, как несли». В конце концов солдаты соорудили носилки из ружей и донесли его до предмостных укреплений, где главный хирург армии Ларрей сделал ему первую перевязку. Уже потом, когда схватка утихла, его перенесли по восстановленному мосту на остров Лобау, и под покровом ночи через мост последовали те, кто удерживал Асперн и Эсслинг в течение тридцати часов и выжил. Это были закаленные люди, и они это знали. Для ветеранов Великой армии это был день самых страшных потерь после Прейсиш-Эйлау.

Австрийцы вступили на щедро политую кровью землю Эсслинга и Асперна, а французы установили на Лобау сотню тяжелых орудий. В течение пяти следующих недель обе армии наблюдали друг за другом через узкий рукав Дуная, затаившись, как два раненых динозавра, ожидающие момент, когда они смогут возобновить схватку.

Ни одна из сторон раньше не оказывалась в такой ситуации. Для одной столкновение означало быструю и сокрушительную победу, для другой — позор и неизбежное поражение. Теперь их силы были настолько равными, что тривиальный просчет, допущенный одной стороной, или неожиданный боевой порыв у другой привели бы к триумфу или к катастрофе, и не только для участников схватки, но и для всей Европы в целом. Для командования обеих сторон наступил очень опасный момент, а палящее солнце, освещавшее палатки и биваки, располагало скорее к пассивности, чем к активным действиям.

Жара и высокая влажность медленно убивали Жана Ланна, калеку, лежащего в одном из домов Эберсдорфа. Между хирургами шел жаркий спор, следует ли ампутировать ему одну или обе ноги или же вообще не ампутировать ни одной. Возобладало мнение главного хирурга Ларрея, и была ампутирована нога с раздробленной коленной чашечкой. Ланн стоически перенес операцию, а когда у него началась лихорадка, стал просить воды. Кругом было очень много воды, но пить ее было нельзя. Наводнение и переправа армии через Дунай окрасили его воды в темно-коричневый цвет. Верный Марбо изготовил фильтр из батистовой рубашки Ланна, и его поили этой жижей. Наполеон заходил к маршалу дважды в день и, опускаясь перед другом на колени, убеждал его, что он будет жить и сражаться, и на какое-то время неукротимый гасконец поверил ему и послал за Меслером, знаменитым венским механиком, который слыл лучшим в мире мастером по изготовлению искусственных рук и ног. Но еще задолго до того, как Меслер смог бы снять мерку, Ланн впал в беспамятство. Он призывал видящиеся ему батальоны заполнить бреши в рядах наступающих, приказывал кирасирским дивизиям переломить ход схватки и всю ночь и весь день пытался вскочить с постели и принять командование в той кризисной ситуации, которая по-прежнему мучила его мозг. А потом, совершенно неожиданно, лихорадка отступила, и он стал узнавать людей, столпившихся у его кушетки. Он говорил о своей супруге, очаровательной герцогине де Монтебелло, и о своих пятерых детях. В тот же день, на рассвете, он тихо отошел, и Наполеон плакал. Мужественный Ахилл, так и не ставший хозяином красильни в Лектуре, теперь ушел вслед за Клебером, Дезе, Мюироном и злосчастным генералом Морланом, все еще дожидающимся в бочке с ромом, когда его замуруют в стену Зала героев Дома инвалидов. Единственный человек в Великой армии, никогда не боявшийся говорить Наполеону правду, был мертв, и армия считала эту потерю невосполнимой.

Его изуродованное тело было набальзамировано и отправлено в долгое путешествие в Париж. В должное время маршал займет свое место на кладбище Пер-Лашез, а сейчас пехота тотчас же забыла о любимом ею командире корпуса и принялась за сооружение прочного моста. Австрийцы стояли за рекой, и, пока они не будут разбиты, рассчитывать на покой не мог никто.