Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Отступление теперь превратилось в бешеную борьбу за выживание, за шанс поскорее добраться и укрыться в безопасном Смоленске, где, как было известно, имелись крупные провиантские склады. Но уже начал падать первый снег, и в результате бесконечных скитаний по лесам и равнинам в рядах отступавших остались только самые закаленные, самые решительные. Их постоянной пищей стала конина, и те, у кого еще оставалось несколько горстей муки или бутылка коньяка, отказывались поделиться ими с самыми ближайшими друзьями.

Под тройной угрозой мороза до двадцати градусов, голодной смерти и нападений казаков Платова дух товарищества, это наследие республиканских армий и наиболее характерная черта солдат Наполеона, полностью исчез. Марш стал отчаянной борьбой за выживание: если, например, представлялась возможность заночевать на почтовой станции, то те, кто первым добирался до нее, встречали подошедших позже штыками.

Тем не менее некоторые офицеры еще сохранили свою профессиональную гордость и делали все, чтобы поддержать среди одичавших солдат хоть какой-то порядок. Мортье, например, проявлял сострадание к простому солдату, иногда прибегая к черному юмору. Один из переживших катастрофу свидетелей припоминает, как однажды маршал сидел в избушке у жалкого очага, на котором готовился его ужин: жареная конская печень и кипяток из растопленного снега. К этому изобилию он, как маршал, мог добавить небольшой сухарь и несколько глотков коньяка. Обратив внимание на часового у двери, Мортье спросил его, зачем он тут стоит. «Ты же все равно не сможешь преградить сюда дорогу ни холоду, ни голоду, так что подсаживайся поближе к огню!» — сказал он.

На первом этапе отступления арьергардом командовал Даву, но, когда погода испортилась и начались сильные снегопады, император назначил в арьергард корпус Нея. Рыжеголовый маршал, отступление которого из Португалии уже было признано одной из вершин военного искусства, более чем оправдал доверие. С самого первого дня, когда он принял это назначение под Можайском, он стал прежним Мишелем Неем, человеком, разительно отличающимся от того раздражительного, злословящего, недисциплинированного задиры, каким он проявил себя на Пиренейском полуострове. Он с радостью принимал вызов, который ему бросал неприятель и стихии. Одно присутствие Нея, сжимающего в руках ружье, вдохновляло его полуголодных унтер-офицеров и всех тех, кто был ответствен за благополучный отход армии. Как только кто-то из них мог пробормотать сквозь смерзшуюся щетину: «Там же Le Rougeaud», у них возникала уверенность, что Ней выведет — непонятно, каким способом — но, безусловно, выведет их в безопасное место, к теплу, регулярной пище.

6 ноября настали настоящие холода. Ранним утром люди, лежащие почти на угольях своих бивачных костров и менявшие золотые кольца и драгоценные камни на жаркое из конины и мерзлую картошку, поняли, что такое два градуса выше нуля. Когда пережившие ночь поднимались на ноги, налетали казаки, хватая и разоружая одиночек, выскакивая из чащи и снова скрываясь в ней на своих проворных лошадках, и ликовали, предвкушая возможность уничтожить всю Великую армию до последнего человека.

Но их ожидания оказались преждевременными. Они все знали о Мюрате, этом поразительном кавалеристе, командире авангарда, восседающем в ярко-желтых сапогах на попоне из шкуры леопарда. Но они не слишком много слышали о Нее, молчаливом эльзасце в маршальской треуголке, который командовал обмороженными солдатами арьергарда, словно овчарка, заставляющая овец передвигаться компактным стадом. Даже самым смелым и отчаянным казакам никогда не удавалось узнать, что человек, оказавшийся в пределах досягаемости их пик, был прославленным маршалом Франции. Действительно, время от времени, остановившись за фигурой самой неуклюжей овцы своего стада, человек в треуголке тщательно прицеливался и вышибал такого казака из седла. После этого он перезаряжал ружье и неспешно продолжал свой путь на запад.

Смоленск горько разочаровал французов. Между девятым и четырнадцатым числом погода несколько улучшилась. В это время в разрушенный город как раз и вошло 50 тысяч беглецов. В тотчас же начавшейся свалке остатки запасов были затоптаны в грязь. Гвардейцы получили по нескольку унций муки и около унции сухарей. Те, кто пришел позже, включая арьергард, не получили ничего.