Марсиане

Она торопилась. Скоро должен был прийти матрос Марченко, а выпивать соседка любила в чистой комнате, без лишних собутыльников. Еще соседка любила, уже напившись, стирать белье. Она тогда снимала с себя все и долго ходила голая по коридору — была она необыкновенная чистюля.

И дальше все пошло как обычно.

Раздался звонок, и в квартиру с сеткой, из которой торчали бутылки крепленого вина и какие–то свертки, вошел матрос Марченко. Входя, он боязливо покосился назад, где лежали в грязных сумерках добрые молодцы.

— Чего это они?

— А! — отвечала соседка. — Лежат тут,

— А чего лежат?

— Кто их знает чего? Так ты будешь заходить или с ними останешься?

— Зайду! — сказал Марченко и, тяжело вздохнув, переступил порог. Сетку с бутылками он отдал соседке и в комнату заходил со сложенными назад руками, как зэк, которого вводят в камеру.

Вначале в комнате у соседки было довольно тихо — только брякала посуда. Потом послышались возбужденные голоса. Это проснувшийся сын снова заспорил с маманей о шестикилограммовой банке вишневого джема. Джем они купили на паях года три назад и до сих пор — вся квартира была в курсе — не могли разделить его. Марченко в спор не вмешивался. Хотя он и раскраснелся уже, но от участия в споре уклонялся, часто выходил на кухню, курил здесь «Беломор» и тихо — себе под нос — беседовал со своими надежными друзьями: Калининым и Ворошиловым. Потом приказал вызвать и третьего дружка — Микояна, очевидно, для того, чтобы внести ясность в вопрос распределения джема. Но Микоян не оправдал его надежд.

— Сука ты все–таки, Анастас Иванович! — ругался Марченко на наркома. — Почему я твою работу должен делать? Между прочим, еще разобраться надо, зачем ты хлеб немцам отправил!

За Микояна заступился Ворошилов, и Марченко обругал матом и его и, кажется, даже решил отдать под суд, но тут в дверь позвонили.

На заседание Политбюро явились отоспавшиеся на лестничной площадке изгнанники.

Выпив для храбрости вина, матрос Марченко невзначай поинтересовался у мужичка в ватнике: знает ли тот Отто Скорцени? Скорцени мужичок не знал, и это насторожило матроса Марченко.

— Т–так… — сказал он. — Все понятно…

И, пошатываясь, он направился к телефону.

— Ты что, козел?! — схватил его за грудки мужичок в ватнике. — Ты в ментовку звонить решил?

— Молчать! — крикнул матрос Марченко. — Молчать, щенок, когда с тобой контрразведка разговаривает!

Я уходил на почту, и когда вернулся в квартиру, заседание Политбюро, похоже, уже кончилось. Весь пол был залит кровью, а сам Марченко в цветастых трусах, избитый и окровавленный, сидел на кухне.

— Ушли? — спросил он.

— Кто?

— Ну эти, из контрразведки…

— Не видно вроде…

— Понимаешь! — с трудом шевеля разбитыми губами, пробормотал Марченко. — Подослали их от Рейгана, чтобы узнать, кто я. Но я нет, ничего не сказал…

Трудно было разобрать этот бред, но ясно, что матроса Марченко не обманула простоватая внешность обидчиков. Он–то понимал, откуда они и зачем разыскали его в таинственных зарослях бормотушной жизни.

— Я бы в контрразведку позвонил, парень, — сказал он. — Но боюсь, что и там теперь суки сидят!

Наутро соседка вымыла полы, и больше ничего уже не напоминало о матросе.

— Чего это контрразведчика давно не видать? — через неделю спросил я.

— А он не ходит больше… — вздохнула соседка. — Сашка прогнал его, а еще и джем унес — всю банку.

— А на работе не пробовали найти?

— Нет, — снова вздохнула соседка. — На работе его не было. Сказал, что месяц ходить не будет, увольняется, а через месяц, может, придет. Придет, конечно. Чего ему на пенсии делать?

Месяца через два я снова встретил матроса Марченко. Случилось это в скверике возле церкви на улице Пестеля. Я сидел на скамейке и рассеянно курил, рассматривая жирных церковных голубей, что медленно прохаживались возле скамеек, когда вдруг услышал голос Марченко.

Господи! Откуда, зачем возник он из своего бормотушного тумана?

— Можно туда? — спросил Марченко у старухи, кивая на распахнутые двери церкви.

— А креститься–то ты, милок, умеешь? — поинтересовалась та.

— Нет… — ответил Марченко. — Не учили меня этой глупости!

— Ну, а чего тогда идти?

— Чего? — Марченко мотнул головой. — Как это чего?! Осмотреть желаю!

— Ну тогда иди, с богом, — разрешила старуха. — Шапку–то сыми только.

Я не удержался и прошел в церковь следом за Марченко.

Шатаясь, брел он по приделу, и недоуменным был его взгляд. Вот он остановился возле девушки, что молча смотрела на иконы. Ее мокрые от слез глаза сверкали в свете свечей.

— Ты чего? — спросил Марченко, и голос его был свирепым, как всегда, когда он раздражался. Только в квартире его голос звучал тише, а здесь, возвышаясь до купола, падал вниз подобно громовому раскату. — Ты совсем?

И Марченко покрутил грязным пальцем у своего виска.

Девушка испуганно вздрогнула и быстро побежала от Марченко.

— Тьфу! — плюнул он. — Ну куда бежишь, а? Не хочешь, дура, говорить с матросом Марченко, так и не надо, молись своему богу!

И, повернувшись, зашагал прочь из церкви.

— Эй, ты! — остановила его старуха на паперти. — Я с тобой говорю, матрос Марченко!