Март, октябрь, Мальва

Уже в комнате он взял меня за шею и стал говорить мне на ухо, как именно он бы меня выебал, он говорил это с такой нежностью, что, даже если бы он сказал, как убьет, расчленит меня, я бы все равно не чувствовала ничего, кроме этой нежности, мне казалось, что она может расплавить и меня, и мое тело, и все пространство вокруг, и время. И потом совсем глухим голосом назвал меня по имени.

А когда он уснул, я заплакала от нежности, мне казалось, что я чувствую такую нежность, что я не могу ее перенести, мне хотелось, чтобы он проснулся и укрыл меня от этой нежности, спас меня. Я снова смотрела, как дрожат его ресницы и веки сквозь полусон и на морщинки в уголках его глаз, я любила его в те минуты больше всех живых существ на земле, больше всего мира. И я знала, что отдала бы жизнь за него. Я смотрела на него и думала, что хочу, чтобы мои слезы смешались с его спермой, чтобы ни я, ни он уже не могли преодолеть это единство между нами, так похожее на сиротство и болезнь, чтобы мы навсегда утратили эту способность с легкостью сломанных детей преступать через близость. И вечер всходил над городом как меч, как самое простое обещание из всех возможных.

Лето

В ИЮЛЕ я часто заходила в один и тот же кондитерский магазин за любимой шоколадкой с солью. Я любила есть ее с дыней и запивать черным кофе. Я нарезала дыню дольками и часами сидела на кухне за поздним завтраком, это были мои часы дневного счастья. Мальва всегда приходила ко мне на кухню и просила кусочек хлеба со сливочным маслом. Хлеб с маслом был одним из ее самых любимых лакомств. Она клала лапу мне на колено, на языке Мальвы это значило «дай». Я отрезала небольшой кусочек хлеба, мазала его маслом, и мы с ней пировали. Солнце в окне было теплым, безмятежным, желтым. Съев хлеб, Мальва ложилась у моего стула и спокойно ждала прогулки, а я читала новости в телефоне или слушала музыку. И мы с ней нежились в этом дневном спокойствии. Казалось, ничто на свете не может нарушить эти повседневные ритуалы, убрать их из мира.

* * *

В конце лета во время прогулки Мальва вдруг упала во дворе, у нее отнялись лапы.

А ГДЕ-ТО ЛОНДОНСКИЙ ДОЖДЬ

ДО БОЛИ, ДО КРИКА, ПОЗДРАВЛЯЕТ ТЕБЯ.

«КОРНИ»

ОНИ НЕ ПОМНЯТ ПРИЧИН,

НЕ ОСТАВЛЯЮТ СЛЕДОВ.

ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА

Лондон

Розово-фиолетовые стены бара в Столешниковом переулке, я смотрю в его большие карие глаза. Одновременно тревожные и холодные. Невозможно нервные. Он смотрит на меня, тоже прямо в мои глаза, и говорит:

– Все это скучно.

Я смотрю на него, как в дурмане, и киваю с открытым ртом. У него в глазах нехорошие искры, страшные и притягательные.

Быстро ему становится неинтересно, он встает и уходит. Я остаюсь сидеть с подругой, растерянная. Я запоминаю, что его зовут Артемий.

Именно с ним спустя восемь лет, когда мне станет очень плохо и я стану чужой для себя самой, у меня будет происходить короткий животный секс, переворачивающий во мне внутренности и сдвигающий слои в моем расшатанном сознании.

Но тогда я еще ничего не знала об этом, я просто смотрела в его глаза, бесконечно темные и бесконечно холодные.

Восемь лет спустя

НА НЕМ белая майка, у него очень худая спина, он пахнет марихуаной.

Он посыпает свежепожаренное мясо специями и выкладывает его на тарелку, рядом он кладет ложку ткемали и протягивает тарелку мне. Я сижу на его кухне, мы пьем красное вино урожая 2019-го. Я смеюсь и говорю ему, что это был последний счастливый год. Он тоже улыбается и отвечает:

– Да.

И мы снова курим травку из одной самокрутки по третьему или четвертому кругу за вечер. Это последний по-летнему жаркий вечер, середина сентября, я чувствую, как платье прилипает к моему телу. Я смотрю на него сквозь завесу дыма, он рассказывает мне про Индию и Лондон, у него такой же невозможно нервный взгляд. Худые плечи, взлохмаченные волосы. Он не помнит меня, я почему-то помню его.

Я подхожу к нему и сажусь на его колени, в каком-то странном исступлении я тянусь к нему, тянусь губами к его шее.

И тогда он говорит мне:

– Я не умею давать иллюзию любви, мы можем просто поебаться, если ты хочешь.

И он гладит мою грудь, совсем как подросток. И тогда я ощущаю, что не хочу просто ебаться.

Мы увиделись снова только спустя месяц, я захотела этого от абсолютного голого, ничем не прикрытого отчаяния. Когда Мальве стало совсем плохо. Мы расставались и сходились с Алексеем, бесконечные дни, когда я пыталась дописаться до него, пыталась быть услышанной, эти дни шли серой вереницей, я сидела на стуле на кухне и ждала ответа от него, часы и минуты, целые сутки складывались в это ожидание, в его беспросветность, и со мной случилось то, что называют эмоциональном выгоранием: мои силы закончились, я утратила способность поддерживать нашу связь и осталась совершенно одна. И я не могла вынести это одиночество.