Март, октябрь, Мальва

Я приехала к Артемию, потому что мне больше не к кому было приехать в тот вечер и потому что он весь пах травой и у него невозможно нервный взгляд и при этом слегка жестокий, как будто он отвергает любое участие.

В тот вечер мы оба невыносимо нуждались в физической близости. Никто прежде не раздевал меня с такой ошеломительной скоростью.

Теперь он сразу сжал мою грудь и почти в одну секунду раздел меня. И когда он раздевал меня, я заметила, что его руки дрожат, как у наркомана, и меня так же трясло.

К своему удивлению, я совсем не испытывала стыда или стеснения, только какое-то животное спокойствие, покорность и пустоту. Он долго и однообразно сжимал мою грудь, точно оценивая ее снова и снова. Мне это нравилось и не нравилось. Мне нравилось его тело, никогда раньше у меня не было такого высокого любовника. Он вошел в меня пальцами, и я закричала. Я легла на его колени и стала ласкать его в ответ, в этот момент, не открывая глаз, я почему-то отчетливо почувствовала, что он улыбается. Его пальцы разрывали меня, и я тихо кричала, все так же не открывая глаз. Тогда он перевернул меня и нагнул, это было похоже на секс двух животных в отчаянии. Его движения стали такими резкими, что я перестала чувствовать что-либо, кроме глухой боли.

После я вышла на сизо-голубую от ночного света пустую кухню, я не хотела, чтобы он видел, что я плачу, оглушенная пустотой за окном; холодно, как дешевый советский дождик на искусственной елке, сиял «Москва-Сити», в холодильнике у него стояла только банка кока-колы. Я вспомнила, что на этой кухне он говорил мне о том, как любит роман «Доктор Живаго». Я тоже всегда любила этот роман – и снег, и дачу, и Лару, и его невыносимую сентиментальность, стыдную, как все живое. Я хотела сказать ему в тот жаркий вечер «Я тоже», но отчего-то запнулась тогда.

Теперь я вытерла лицо от слез и вернулась в комнату. Закуривая, он спросил меня:

– Как твои стихи?

У него был красивый профиль, волосы падали на лоб.

Когда мы прощались, он помог мне надеть пальто.

А дома меня ждала Мальва. В ту ночь она спала у моей кровати и не отходила от меня, она утешала меня, как самый преданный и верный друг.

Октябрь был последним месяцем, когда она была со мной. У Мальвы обнаружили рак.

Матрас

В начале месяца мне привезли новый матрас, старый уже совсем прохудился. Когда его привезли, Мальва уже не могла запрыгивать ко мне на постель из-за болезни. Она с любопытством смотрела, как мы с мамой снимаем целлофан с него. А в следующие дни смотрела уже грустно, она подходила к краю моей кровати и нюхала матрас, он пах свежим клеем, новой вещью. И этот запах химической новизны наполнял мою комнату. Обнюхав матрас с тяжелым вздохом, Мальва ложилась на пол рядом с моей кроватью – и в какой-то странной пустоте и мучительном безвременье мы оказывались с ней.

Она с раком, я с сильным бронхитом. Мы заболели почти одновременно, и ясно было, кто выплывет из этого серого моря боли. Но эта ясность ничего не меняла. Мы с ней были тихо связаны – как человек и животное, как вечный родитель и вечный ребенок, как юность и первая ответственность, которые навсегда остаются с человеком. Как сестры.

И никого не было в эти дневные часы болезни. Ни друзей, ни мужчин, ни секса. Была только я сама и Мальва.

Которая всегда стремилась быть со мной, как никто другой стремилась сквозь все.

А вечерами таблетки от астмы и ингаляторы начинали действовать, ко мне возвращалась способность дышать, и я писала Артемию, чтобы не думать о том, что скоро обрушится на меня, и не быть одной. Вечерами Мальва оставалась с мамой.

У него на плече была черная татуировка, нечто вроде рваной проволоки, кажется, такие делали в начале – середине нулевых. Довольно банально. Но мне ужасно нравилось, как она выглядела именно на его очень худом плече. Если я вспоминала эту татуировку в середине дня, я тут же чувствовала мрачное возбуждение. Потому что она делала его немного трогательным, и именно это вызывало у меня такое сильное желание. Я никогда не любила идеальные тела; шрамы, веснушки, солнечные ожоги – все, что показывало мне так или иначе уязвимость другого через его кожу и тело, всегда возбуждало и притягивало меня с особой силой.

Я бежала в секс и в секс с ним – от смерти, от ее приближения к Мальве.

Я смотрю в его глаза, холодные и тревожные, беру его член в рот, и звенящая пустота сияет между нами, и потом он разворачивает меня к стене и входит в меня снова и снова. И за удовольствием наступает пустота. Она стирает мой мозг и мое сознание. Стирает все.

Часто я все еще хотела снова вернуться в детство, в то время, когда мое тело могло существовать без секса.

Несмотря на его предыдущую грубость, в один из вечеров между нами возникло нечто вроде понимания, как между людьми, которые остались одни в мире или одни в городе.