Марта из Идар-Оберштайна

До февраля сорок третьего года остарбайтеры работали, получали письма и даже посылки с сухофруктами, сухарями и табаком. Страдали от проделок немецких ребятишек. Те с особой страстью бросались камнями, обливали бедолаг водой и бежали вслед с криками: «Русские свиньи! Вонючие псы!» Казалось, подросткам подмешивали щедрые порции злости и ненависти прямо в утиные рулеты и пастушьи пироги.

Сталинградская битва изменила все векторы и ориентиры. Она длилась почти полгода, и в результате кровью пропиталась светло-каштановая земля, корни кряжистых вязов и даже Волга со своими будущими астраханскими розами. Красная армия, кроме физической силы, использовала методы психологического воздействия, пытаясь заразить врага страхом, паникой и внушить свою правду. Из громкоговорителей, установленных на передовой, раздавался бесцветный стук метронома, и каждые семь секунд объявляли о гибели еще одного немецкого солдата, а через двадцать повторений звучало танго. Немцы располагались в подземных галереях городских коммуникаций и безостановочно рыли новые, рассчитывая добраться до преисподней и призвать на помощь засидевшихся там демонов. Фашисты отдавали абсурдные приказы и теряли связь с действительностью. За второстепенные объекты отдавали тысячи душ, а немецкие летчики-снабженцы сбрасывали своим вместо консервов и ржаного хлеба женские норковые шубы. В этот раз ни бесы, ни боги ничем не могли помочь, и враг нес большие потери. На вторые сутки февраля стало понятно, что все кончено и Сталинград с его Мамаевым курганом и заводом «Красный Октябрь» останется у русских. Шесть месяцев сражений коту под хвост. Именно тогда вышел приказ всех русских военнопленных, находящихся в Германии, отобрать у хозяев, привести в мэрию, а оттуда – прямиком в концлагеря.

В тот вечер фрау Анна долго молилась в дальней комнате, названой часовней. Она не покрыла голову, не преклонила коленей и ни разу не прочла молитву, решив поговорить с Творцом напрямую, как с булочником или потомственным мясником, отпускающим котлетную часть и почесывающим живот под фартуком с сукровичными звездочками. Бог слушал вполуха, так как все просьбы знал наперед. Сохранить жизнь сыновьям, посодействовать хорошему урожаю, защитить Базилика. Спустя час тщетных переговоров разочарованная женщина наглухо заперла за собой дверь, нашла Василия, сжала его острое плечо и шепнула:

– Я не могу тебя спрятать. У меня самой дети. Я не могу тебя не отдать. Иначе заберут всех нас. Поэтому готовься к худшему. К самому худшему. К исчезновению дней и ночей. И запомни, ада не существует. Все бесы здесь[37].

Василий старательно запоминал.

Трудовой лагерь третьего класса Маутхаузен раскинулся на окраине старинного верхнеавстрийского городка Маутхаузен неподалеку от Линца в одном из самых живописных мест. Именно здесь небо и Дунай сходились в одной точке и транслировали густую бодрящую синь. Именно на этом благословенно-проклятом клочке земли совершались самые изощренные преступления.

Лагерь придумали еще в тридцать восьмом для неисправимых уголовников-рецидивистов, после переформатировали для политических заключенных, а в годы войны приспособили под военнопленных. Расширили до сорока девяти филиалов и за наиболее жестокие условия и высокую смертность окрестили «костедробилкой». Страшнее его оставались только Треблинка, Собибор, Освенцим, Майданек, Белжец и Хелмно. Комендантом стал некий Франц Цирайс, бывший посыльный в универмаге и рабочий столярной мастерской. В такую высокую и почетную должность парень вступил в возрасте тридцати четырех лет и вскорости дослужился до полковника. Поджарый, подтянутый, с хитрым и даже веселым прищуром глаз и высоким медным лбом, он не знал жалости и даже толики милосердия.

Снег только-только стал подтаивать, и сугробы из слегка простуженных приняли вид гриппозных. С самого утра у подножия церкви с неоготическим шпилем, по берегу зимующего Дуная и окультуренным ежевичным кустам, выбравшимся из-под заборов, вился брынзовый туман. Шерстяные холмы сладко дрыхли. Местные жители еще не заварили свой кофе и не намазали варенье на хлеб, как по брусчатке загремели деревянные колодки.

Составы на станции встречали специальные заключенные. Они фальшиво смеялись, стараясь выглядеть доброжелательно, и таким образом отбирали у людей последние ценности. У соседа справа – обручальное кольцо, у рано состарившегося шофера – серебряный крестик. После всем приказали выйти и построиться. Холеному, гладко выбритому офицеру хватало одного короткого взгляда для оценки состояния здоровья каждого и сортировки толпы на больных и здоровых. Справа – трудоспособные, слева – хилые, подлежащие скорому уничтожению. Василию кто-то жарко дышал в спину и настойчиво объяснял положение дел:

– Стой ровно. Всем своим видом демонстрируй богатырское здоровье. Не смей хрюкнуть носом, закашляться, чихнуть. Ты должен транслировать прекрасное самочувствие, иначе загремишь в газовую камеру, а смерть от удушья в разы мучительнее, чем от расстрела.