Марта из Идар-Оберштайна

Гранит следовало поднимать вручную по нецементированной, непригодной для ходьбы лестнице длиной в сто восемьдесят шесть неровных, часто покрытых коркой льда ступеней, и пленные, весившие сорок килограммов, тащили на себе пятидесятикилограммовые камни и делали в день по десять ходок без секундного отдыха. Они послушно шли, теряли сознание и роняли свой груз, вызывая ужасающую цепную реакцию. Если в какую-то из ходок никто не лишался чувств и группа справлялась с поставленным перед ней заданием, солдаты СС забавлялись тем, что собственноручно сталкивали пленных. Те, падая вниз, лихо закручивали спираль из камней, спин, локтей, затылков, рваных ран и открытых переломов. Иногда подобное принуждали совершать несчастных. Под дулом пистолета требовали толкнуть со «стены парашютистов» своего же товарища, и перед каждым возникал выбор – быть застреленным или лишить жизни практически брата.

Люди, напоминающие муравьев, захлебывались от голодной слюны и страдали от всяческих галлюцинаций. Перед глазами мельтешили звездочки, мушки, черные и белые пятна. Родные лица, узловые станции, ведра с колодезной водой, кукурузные поля, читальные залы библиотек, витрины с модными габардиновыми пальто и цитаты из фильма «Подкидыш». В особенности «Муля, не нервируй меня». Однажды с Василием шел поляк, до войны работающий поваром в фешенебельном ресторане и знающий о еде и о бесхлебице все. Василий шепотом поинтересовался, почему от не моющихся месяцами так приятно пахнет. Тот ответил не задумываясь:

– Все дело в голоде. Как только человек надолго перестает принимать пищу, его тело начинает переваривать само себя. Сначала усваивает углеводы, потом принимается за жиры и в итоге доходит до белков. Это, черт возьми, формирует тонкий приятный запах, напоминающий смесь фруктов и алкоголя. Так происходит в результате расщепления жиров на молекулы-кетоны, содержащиеся, к примеру, в малине, и когда человек в буквальном смысле умирает от голода, он пахнет изысканным десертом C’est la vie. Есть еще один парадокс, не дающий мне покоя. Заключенные не пользуются зубными щетками месяцами, но, как ни странно, состояние их десен удовлетворительное.

Концлагерь постоянно совершенствовали. Ужесточали пытки, модернизировали газовую камеру и даже гордились гуманностью массовых уничтожений, в результате которых одним махом можно было отправить на тот свет несколько сотен живых душ, не размениваясь на виселицы и электрические стулья. Ведь если стул работает неправильно, человек на нем горит заживо, а если неверно завязана петля или виселица окажется слишком низкой, умирает не от перелома шейных позвонков, а действительно от удушения. В газовые камеры входили с поднятыми руками и таким образом максимально уплотнялись. Во избежание паники обреченным обещали душ и обычную дезинфекцию, но вместо желаемой горячей воды рассыпались гранулы «Циклона Б», незаменимого при травле крыс, и пленники друг за другом теряли сознание. Через десять минут все как один лежали штабелями, но охранники в перчатках и противогазах, оснащенных специальными защитными фильтрами, заходили лишь спустя тридцать минут, опасаясь паров синильной кислоты. Далее покойникам удаляли золотые зубы, срезали волосы и отправляли в печь. Все это делалось с таким равнодушным выражением лиц, будто они имели дело не с людьми, а с сортировкой абрикосовых саженцев или погрузкой торфяных брикетов. Один из фанатов газовых камер, зажав в руке секундомер, следил через специальное окошко, какой из газов действует медленнее, и фиксировал в свою рабочую тетрадь детали особо впечатляющих агоний.

Периодически в Маутхаузен приезжали эсэсовцы из других лагерей для прохождения курсов повышения квалификации. Их учили правильно пытать и эффектно издеваться, и те старательно выводили на первой странице записных книжек емкую фразу: «Жестокость – высшее качество солдата». В такие дни из бункера доносился особо горький плач, а «Доктор Смерть» хладнокровно демонстрировал инъекции бензина в живое сердце или ампутацию без наркоза. Для получения работы палача или охранника следовало обладать склонностью к садизму, поэтому служащих отбирали с особой тщательностью. Один из эсэсовцев дожидался, пока замерзшие, полуголые узники окружат печурку, а потом резким пинком сапога отшвыривал ее в снег, получая истинное удовольствие от содеянного и искренне наслаждаясь видом мужских слез, проступающих от беспомощности и унижения.

В концлагере всецело доминировала ненависть. Она сочилась из пор, жестов, каждого здорового и гниющего зуба. Надзиратели ею сморкались, плевались, потели и мочились. Подобным чувством пропитались мундиры, сжатые в кулаки кисти, короткие ресницы, видимо, обрезанные гильотинами для сигар, и даже губные гармошки фирмы M. Hohner.